Фридрих Ницше: Злая мудрость (Афоризмы и изречения)

В стадах нет ничего хорошего, даже когда они бегут вслед за тобою.

Чем свободнее и сильнее индивидуум, тем /взыскательнее/ становится его любовь; наконец, он жаждет стать сверхчеловеком, ибо все прочее не /утоляет/ его любви.

И истина требует, подобно всем женщинам, чтобы ее любовник стал ради нее лгуном, но не тщеславие ее требует этого, а ее жестокость.

И правдивость есть лишь одно из средств, ведущих к познанию, одна лестница, — но не /сама/ лестница.

Жизнь ради познания есть, пожалуй, нечто безумное; и все же она есть признак веселого настроения. Человек, одержимый этой волей, выглядит столь же потешным образом, как слон, силящийся /стоять/ на голове.

Для познающего всякое право собственности теряет силу: или же все есть грабеж и воровство.

Лишь недостатком вкуса можно объяснить, когда человек познания все еще рядится в тогу "морального человека": как раз по нему и /видно/, что он "не нуждается" в морали.

Изолгана и сама ценность познавания: познающие говорили о ней всегда в свою защиту — они всегда были слишком исключениями и почти что преступниками.

Вы, любители познания! Что же до сих пор из любви сделали вы для познания? Совершили ли вы уже кражу или убийство, чтобы узнать, каково на душе у вора и убийцы?

Видеть и все же не верить, — первая добродетель познающего; видимость — величайший его искуситель.

Чем ближе ты к полному охлаждению в отношении всего чтимого тобою доныне, тем больше приближаешься ты и к новому разогреванию.

В усталости нами овладевают и давно преодоленные понятия.

Нечто схожее с отношением обоих полов друг к другу есть и в отдельном человеке, именно, отношение воли и интеллекта (или, как говорят, сердца и головы) — это суть мужчина и женщина; между ними дело идет всегда о любви, зачатии, беременности. И заметьте хорошенько: /сердце/ здесь мужчина, а /голова/ — женщина!

Одухотворяет сердце; дух же сидит и вселяет мужество в опасности. О, уж этот язык!

Лишь человек делает мир мыслимым — мы все еще заняты этим: и если он его однажды понял, он чувствует, что мир отныне его /творение/ — ах, и вот же ему приходится теперь, подобно всякому творцу, /любить/ свое творение!

Высшее мужество познающего обнаруживается не там, где он вызывает удивление и ужас, — но там, где далекие от познания люди /воспринимают/ его поверхностным, низменным, трусливым, равнодушным.

Это свойственное познаванию хорошее, тонкое, строгое чувство, из которого вы вовсе не хотите сотворить себе добродетели, есть цвет многих добродетелей: но заповедь "ты должен", из которого оно возникло, уже не предстает взору; корень ее сокрыт под землей.

Больные лихорадкой видят лишь призраки вещей, а те, у кого нормальная температура, — лишь тени вещей; при этом те и другие нуждаются в одинаковых словах.

Что вы знаете о том, как сумасшедший любит разум, как лихорадящий любит лед!

Кто в состоянии сильно ощутить взгляд мыслителя, тот не может отделаться от ужасного впечатления, которое производят животные, чей глаз медленно, как бы на стержне, /вытаращивается/ из головы и оглядывается вокруг.

Он одинок и лишен всего, кроме своих мыслей: что удивительного в том, что он часто нежится и лукавит с ними и дергает их за уши! — А вы, грубияны, говорите — он /скептик/.

Кому свойственно отвращение к возвышенному, тому не только «да», но и «нет» кажется слишком патетическим, — он не принадлежит к отрицающим умам, и, случись ему оказаться на их путях, он внезапно останавливается и бежит прочь — в заросли скепсиса.

Когда спариваются скепсис и томление, возникает /мистика/.

Чья мысль хоть раз переступала мост, ведущий к мистике, тот не возвращается оттуда без мыслей, не отмеченных стигматами.

Вера в причину и следствие коренится в сильнейшем из инстинктов: в инстинкте мести.

Кто /чувствует/ несвободу воли, тот душевнобольной; кто /отрицает/ ее, тот глуп.

Совершенное познание необходимости устранило бы всякое «долженствование», — но и постигло бы необходимость «долженствования», как следствие /незнания/.