Александр Пятигорский - Мифологические размышления

В действительности, Аристотель описывает именно апперцепцию мифа (muthos), говоря в «Поэтике» о своем восприятии сюжета и не осознавая еще до конца, что последний сам был мифическим, а стало быть, и объективным.

В конечном счете, писательская интенциональность сюжета включает здесь проекцию его умственных предпочтений, поведенческих склонностей и состояний сознания на ситуации и события другого.

Как и в случае святого Стефана (Деяния 7:б0): «Господи, не вмени им греха сего».

Иными словами, не зная целого (космоса), по отношению к которому их собственная ситуация (то есть сюжет) есть не что иное, как часть.

Следовательно, как уже отмечалось (см. 6), здесь мы имеем дело с «инструментальными сущностями».

Существует множество мифологических ситуаций, основанных на асимметрии. Например, мотив «двойников» предполагает, что если, скажем, он – мой двойник, то из этого не следует, что я – его двойник.

Ни Фрейд, ни Бион не понимали, что само-сознание отменяет трагедию при условии, что оно совпадает с объективным знанием, лежащим в основе сюжета, и тем самым этот сюжет разрешает.

Прямая мифологическая параллель этой ситуации содержится в легенде о сыне Одиссея Телегоне, который тоже убил отца в состоянии слепого гнева (согласно Epit. Аполлодора), но почти немедленно понял свою ошибку. (См. также: A. Hartmann. Untersuchungen uber die Sagen vom Tod des Odysseus. Munchen, 1917). Интересно отметить, что и в случае с Эдипом, и в случае с Телегоном забвение (неузнавание) было обоюдным, что лишний раз подчеркивает симметричный характер феномена «чужого» (или «чужести»)

Или как в мифе о Гильгамеше «дикий человек» Энкиду соблазнен блудницей и забывает себя как естественное существо, живущее вместе с дикими лесными животными. См.: Schott А. and von Soden W. (eds.). Das Gilgamesch Epos, 1958.

Как, например, в случае с Одиссеем, соблазненным нимфой Калипсо.

Так же, как очевидна и промежуточная роль самих этих эпизодов.

Следует заметить в этой связи, что (1) он был изгнан из Фив из страха перед продолжением осквернения места, и (2) он уже нарушил пределы священного места, после чего искупительный обряд считался обязательным.

Отсюда следует, что изгнание Эдипа из Фив не очистило его от крови Лая.

Как и было «предсказано» им самим, когда он ошибочно заявлял, что он чужой всему фиванскому, не зная, что это было объективное знание, относящееся не к прошлому, но к будущему (II, 13).

Как ни странно, но это – гораздо более неестественно, чем каннибализм Тантала в 11,0,1.1.

Это знание есть знание рока или, на самом деле, знание всего сюжета (то есть до конца). О феноменологии священного в его отношении к сверхъестественному см. Лекцию 2, п. 41.

Это противопоставление естественного неведения (слепоты) року (тоже слепому во многих мифах) дополняется в мифе об Эдипе пророческой (и «профессиональной») слепотой Тиресия, который знал заранее, что Эдип ослепит себя, и значит, не мог быть так сильно поражен этим, как хор (II, 23).

Интересно отметить, что если бы Оду произносил не хор, а сам Эдип, то уже одно это поместило бы эту историю в число произведений жанра рефлексивного романа.

Как мы видим, последствия проклятия ясно воспроизводят здесь по крайней мере две черты не-обыкновенного: лишение и изоляцию (Лекция 2, 3, §10). Что касается проступка, то он может рассматриваться и с другой точки зрения, см. ниже.

Или, точнее, в случае оракула мы имеем дело с интерпретацией того или иного события в смысле проклятия.

«Может», потому что, как мы видим в ОК, 720 – бог может привести проклятие в исполнение, а может и отсрочить его реализацию.

The Mahabharata, Book 1, trans. and ed. by J. A. B. van Buitenen, The University of Chicago Press, London, 1980 (1973), pp. 246-248, 258-260.

Сверхъестественное здесь означает как принадлежность к классу сверхъестественных существ, так и способность превосходить свой класс существ. См.: Лекция 2,3, А, §3.

См.: Лекция 3,4, А, комментарий к 27 – 8.

См.: Лекция 2, 3, С, §23.

Ср. знание в сюжете и знание сюжета (Лекция 3, 5).