Рене Генон - Различные работы (сборник)

С другой стороны следует заметить, по-прежнему рассматривая настоящее положение вещей, что западным, а еще точнее, северным, народам, кажется, наиболее трудно понять доктрину Единства, тем паче, что они более чем все остальные, озабочены изменением и множественностью. Эти вещи, очевидно, связаны между собой, и нет ли здесь чего-то, что, по крайней мере, отчасти, зависит от условий существования этих народов: мы имеем в виду вопрос темперамента, но также и вопрос климата (первый из них, по крайней мере, в определенной степени, находится в зависимости от второго). В самом деле: в северных краях, где солнечный свет слаб, где часто пасмурно, вещи представляются, так сказать, имеющими одинаковое значение, — и в этом свете попросту утверждается их индивидуальное существование, за которым как будто ничего нет; так, даже в повседневной жизни, люди, поистине, видят только множественность. Но все обстоит совершенно иначе в тех странах, где сияющее солнце, если так можно выразиться, вбирает в себя все вещи, так что те исчезают, как исчезает множественность перед лицом Единства; исчезает не потому, что перестает существовать в согласии с собственным способом, но потому, что это существование, строго говоря, — ничто по сравнению с Принципом. Таким образом, Единство становится, в некотором роде, ощутимым: этот солнечный блеск — образ пламенеющего ока Шивы, обращающего в пепел всякое проявление. Здесь солнце не может не утверждаться как характернейший символ Единого Принципа (AllahuAhad), который есть необходимое Бытие, единственный Самодостаточный в Своей абсолютной полноте (AllahuEs-Samad), и от которого целиком зависит существование и содержание всего на свете, всех вещей, которые вне Его были бы ничем.

"Монотеизм", если можно употребить это слово для перевода Et-Tawhid, несмотря на то, что оно несколько сужает значение данного термина, практически с неизбежностью наводя на мысль об исключительно религиозной точке зрения, — итак, «монотеизм», скажем мы, имеет сущностно «солярный» характер. Нигде он не является столь «ощутимым», как в пустыне, где разнообразие вещей сведено к минимуму и где миражи, в то же время, выказывают все, что есть иллюзорного в проявленном мире. Там солнечное излучение производит вещи и разрушает их в свой черед; или, точнее, поскольку «разрушает» не совсем то слово, — трансформирует и вновь вбирает их в себя после того, как проявит. Вряд ли найдется более верный образ Единства, распространяющегося в множественность, не переставая при этом быть самим собой, не затронутым ею, — и затем приводящего к себе эту множественность, в реальности, никогда из него и не выходившую, так как ничто не может оказаться вне Принципа, к которому нельзя ничего прибавить и у которого невозможно ничего отнять, поскольку Он есть неделимая тотальность единственного Существования. При свете дня в странах Востока достаточно просто видеть, чтобы понять природу этих вещей, чтобы немедленно схватить их глубокую истинность; и в особенности, кажется, невозможно не постичь их таким образом в пустыне, где солнце выводит на небесах божественные Имена огненными буквами.

Gebel Seyidna Mousa, 23 shawal 1348 H.

Mesr, Seyidna El-Hussein, 10 moharram 1349 H.

(годовщина битвы при Кербеле).

Le Voile d'Isis, juillet 1930. — P. 512–516.

Перевод Ю.Н. Стефанова

Большинство европейцев неспособно ни в должной мере оценить всю важность вклада, полученного ими от исламской цивилизации, ни осмыслить суть этих заимствований, а кое-кто не имеет обо всем этом даже приблизительного понятия. Подобное положение дел объясняется тем, что исторические дисциплины, в том виде, в каком они преподаются, привыкли не только произвольно истолковывать факты, но и намеренно искажать их. Эта система образования кичится своим пренебрежительным отношением к исламской цивилизации и старается при каждом удобном случае умалить ее заслуги. Курсы истории, читаемые в европейских университетах, ни в коей мере не отражают влияния, о котором идет речь. То, что следовало бы всячески распространять как в устной, так и в письменной форме, систематически замалчивается, особенно когда речь идет о наиболее важных исторических проблемах.

Общеизвестно, например, что Испания в течение нескольких веков жила по законам Ислама, однако никогда не говорится, что так обстояло дело и в других областях Европы, скажем, в Сицилии и южной части теперешней Франции. В прошлом это умолчание еще можно было как-то объяснить наличием определенных религиозных предрассудков. Но что сказать о современных историках, в большинстве своем людях без религиозных, а то и противниках любой религии, когда они спешат подхватить лживые домыслы своих предшественников?