Станислав Лем - Диалоги

Тогда мы имеем такую картину:

Пока «совмещение шестеренок» взаимодействия фактов и взаимодействия поведения (перцептрона, пчелы, человека) носит чисто физический характер, оно не является логическим упорядочением. Когда же в итоге оно станет логическим упорядочением, исчезает та физическая связка, которая ее реализовала. Таким образом, значение как физическое состояние, выделенное логически, возникает в процессе успешного отсеивания подборки виртуальных названий – как определенных конфигураций, «прикрепленных» к этой подборке виртуальных «назначений». Фактором, который, так сказать, «энергетически раскручивает» эту взаимную подгонку взаимодействий, который жестко ограничивает случайный разброс событий (поступков) до тех пор, пока они не станут названиями, этим фактором является производная процесса адаптации (эта производная в перцептроне смоделирована, поскольку перцептрон «не заинтересован» в распознавании геометрических фигур, поэтому он мог возникнуть только искусственно – но пчелы «заинтересованы» в наличии сигнализации мест кормежки, и группа людей, подчиненная социализации, «заинтересована» в обретении кода руководства группой).

Таким образом, когда случайность переходит в закономерность, в качестве инварианта возникает семантика. Это, понятно, связано с тем, что до значения «табу», как и вообще до какого угодно лингвистического значения дорогой физической селекции мозгов добраться невозможно, потому что речь идет о поисках того, что – как физическое явление (как лингвокреативное взаимодействие) – уже с прадавних времен не существует. Мы можем наблюдать как бы запоздалые в застывании своей динамики результаты полузабытых причин; как если бы физик наблюдал камни, которые падают не потому, что их отпускаешь из рук в поле тяготения, но потому, что когда-то они так падали и «запомнили» это поведение.

Таким образом, программа «физикализации культуры» представляется утопией во все времена. А если бы ее можно было реализовать, ценности оказались бы – сущностями «излишними» в представлении Лапласова демона (как « entia praeter necessitatem » [62]).

Известно следующее утверждение создателя перцептрона Розенблатта: перцептрон из элементов, первоначально соединенных совершенно случайным образом, может начать функционировать (распознавать формы), только если число составляющих его элементов бесконечно.

То есть только «бесконечный перцептрон» может начать действовать вообще без предварительной организации. В то же время, чем выше уровень первоначальной организации, тем меньшим может быть количество элементов, то есть тем более простым оказывается перцептрон. (Это утверждение называют теоремой самоорганизации.)

Это исключительно важное утверждение невозможно, к сожалению, применять в биологии непосредственно, поскольку нервная система не является перцептроном, ни простым, ни иерархическим, а степень предварительного программирования (наследственного) ее отдельных подсистем подчинена наверняка не одному какому-нибудь принципу. Но соответственно переформулированная эта теорема может служить классификатором типичных эволюционных ходов, касающихся конструирования систем согласно их переменно подпитываемой «информационной почве возникновения законов строения» в качестве «пограничного промежутка территорий», распознаванием которых может воспользоваться особь – мозгом, вид – генетически-популяционно. Специализация ведь тоже может быть способом «овладения знаниями». Теорема самоорганизации, соответственным образом детализированная, может кое-что сообщать о потолке информативного распределения мозгоподобных систем. Но об этой возможности будущего вторжения перцептронной техники в область эпистемологии мы здесь упоминаем только вскользь.

Аксиологическая эволюция в качестве коррелята биологической эволюции с трудом поддается моделированию, так как то, что мы можем смоделировать, как правило, является банальным случаем. Если можно так сказать, мы получаем в виде моделей то, что сами же и задумали, поэтому в познавательном смысле такие эксперименты имеют характер тавтологии. Самоорганизацию, которая систему, аксиологически нейтральную, превращает в аксиосоздающую, мы реализовать не можем. Гомеостат же, который периодически, при слабеющем напряжении своего зарядного устройства ищет источник подзарядки, то есть такой, который в условиях энергетического голода предпочитает захват электрического контакта всем другим точкам пространства, в котором он обращается, не был подобным образом доработан воздействием некоей электрической эволюции, но поведение его является результатом предварительного программирования, включенного в его структуру (то есть в зависимости от того, как подключены его электрические сети), а следовательно, в этом смысле он детерминирован, как и трамвай, только в него заложены «предварительно детерминированные рельсы». Гомеостат – «истинный» аксиогенератор – только тот, какой от отметки аксиологического нуля, характерного для «обычных» предметов как физических объектов, переходит в состояние некое «личной адресованности» автоконсервирующего знания (о том, что он «должен» сделать, чтобы сохранить активность). Гомеостат, который бы «исключительно сам» и «быстро» был бы способен понять, «что он должен сделать» для автоконсервации, это как раз и есть бесконечный перцептрон Розенблатта; однако если целый мир как окружающая перцептрон среда – это вид экрана, на котором появляются фигуры, окружение живого гомеостата необычайно сложно. Тогда только чистейшая случайность определяла бы то, какой из бесконечных перцептронов научится отличать треугольники от квадратов, какой – зелень травы от алости маков, а какой – автоконсервацию от самоуничтожения. Однако было бы достаточно, чтобы один такой перцептрон из триллиона или квинтиллиона сохранился – а с ним чтобы сохранился принцип его функционирования, – и вот уже в нашем распоряжении начало «обычной» природной эволюции как гомеостаза. Поскольку, как мы видим (на том, что здесь представлено естественно наглядным примером, а не попыткой реконструировать биогенезис!), все эти «пол», «четверть» и даже «три четверти» гомеостата подвергаются быстрому уничтожению в случайных отклонениях и колебаниях окружающей среды, и только почти «индивидуальные», всесторонне самодостаточные системы сохраняются благодаря усилиям «выученной» автоконсервации, именно это и отделяет в мире физические объекты, не являющиеся ни ценностно-производными, ни ценностно-изменяемыми, от гомеостатов, в этом смысле «вдвойне подчиненных аксиологии». Поскольку они и ценности обнаруживают (своим выборочным поведением), и сами, будучи гомеостатами лучшими или худшими, могут быть оцениваемы согласно критериям инструментальной способности – к самосохранению.