Марк Аврелий - Размышления

Со времени выхода в свет первого издания этой книги коллеги и читатели высказали — письменно, устно, печатно, — множество критических замечаний, поучительных даже тогда, когда воспользоваться ими при переиздании было трудно. Том в целом был с доброжелательно-критичной взыскательностью прочитан Я. М. Боровским, сообщившим целый ряд наблюдений и советов. Накопились и собственные наблюдения, тем более что переводчик работает над двуязычным изданием «Размышлений», где перевод естественно было по возможности ещё больше приблизить к подлиннику, а текстологические замечания излагать гораздо подробнее, чем в приложении к «Литературным памятникам».

В настоящем издании предприняты в соответствии с этим некоторые изменения. Текст перевода был сверен и поправлен во многих местах; принципы перевода оставлены прежними — не потому, что они безусловны, а потому, что переводчику, если он много лет работает над текстом, просто ничего не остается лучше, как держаться сложившегося у него подхода к памятнику. Текстологические примечания иногда поправлены там, где переводчик решительно переменил своё мнение. Наибольшее число поправок, изменений, дополнений приходится на статью «Марк Аврелий в России». Указатели уточнены. Статья А. И. Доватура оставлена без изменений.

А. Гаврилов Петербург, июнь 1992 г.

1. От деда моего Вера — добронравие и негневливость.

2. От славной памяти, оставленной по себе родителем, скромное, мужеское.

3. От матери благочестие и щедрость, воздержание не только от дурного дела, но и от помысла такого. И ещё — неприхотливость её стола, совсем не как у богачей.

4. От прадеда — что не пошел я в общие школы, а учился дома у хороших учителей и понял, что на такие вещи надо тратиться не жалея.

5. От воспитателя, что не стал ни зеленым, ни синим, ни пармуларием, ни скутарием; ещё выносливость и неприхотливость, и чтобы самому делать своё, и не вдаваться в чужое; и невосприимчивость к наговорам.

6. От Диогнета несуетность; неверие в россказни колдунов и кудесников об их заклинаниях, изгнаниях духов и прочее; и что перепелов не стал держать и волноваться о таких вещах; что научился сносить свободное слово и расположился к философии и слушал сперва Бакхия, потом Тандасида и Маркиана; что ещё мальчиком сочинял диалоги и пристрастился спать на шкурах и ко всему, что прививают эллины.

7. От Рустика я взял представление, что необходимо исправлять и подлечивать свой нрав; не свернул в увлечение софистической изощренностью, не стал писать умозрительных сочинений, выдумывать учительные беседы или ещё, вообразив невесть что, выступать самоистязателем да благодетелем; и что отошел от риторики, поэзии, словесной изысканности; что не расхаживал дома пышно одетый или что-нибудь ещё в таком роде; и что письма я стал писать простые, наподобие того, как он писал моей матери из Синуессы; и ещё что в отношении тех, кто раздосадован на нас и дурно поступает, нужен склад отзывчивый и сговорчивый, как только они сами захотят вернуться к прежнему; и читать тщательно, не довольствуясь мыслями вообще; и не спешить соглашаться с тем, кто вообще что-либо тебе говорит; и что встретился я с эпиктетовыми записями, которыми он со мной поделился.

8. От Аполлония независимость и спокойствие перед игрой случая; чтобы и на миг не глядеть ни на что, кроме разума, и всегда быть одинаковым — при острой боли или потеряв ребёнка, или в долгой болезни; на живом примере я увидел явственно, что может один человек быть и очень напористым, и расслабившимся; и как, объясняя, не раздражаться; и воочию увидел я человека, который считал опыт и ловкость в передаче умозрительных положений наименьшим из своих достоинств; у него я научился принимать от друзей то, что считается услугой, не теряя при этом достоинства, но и не бесчувственно.

9. От Секста благожелательность; образец дома с главою-отцом; мысль о том, чтобы жить сообразно природе; строгость без притворства; заботливая предупредительность в отношении друзей; терпимость к обывателям и к тем, кто мыслит несозерцательно; умение ко всем приладиться, так что обращение его было обаятельнее всякой лести и в то же время внушало тем же самым людям глубочайшее почтение; а ещё постигающее и правильное отыскание и упорядочение основоположений, необходимых для жизни; и что никогда он не подавал малейшего признака гнева или другой какой страсти, но был одновременно предельно нестрастен и вместе предельно приветлив; похвалы — и те у него были без шума, и многознания напоказ не выставлял.