Константин Леонтьев - Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения

Разница в том, что иные сочетания благоприятны для государственной прочности; другие для культурной производительности, третьи для того и другого вместе; иные же ни для того, ни для другого неблагоприятны. Так, форма глубже расслоенная и разгруппированная и в то же время достаточно сосредоточенная в чем-нибудь общем и высшем, – есть самая прочная и духовно производительная; а форма смешанная, уравненная и не сосредоточенная – самая непрочная и духовно бесплодная [22].

Я сказал – все остается ; но иначе сочетается. Я приводил примеры и сказал, между прочим, что даже и рабство никогда не уничтожалось вполне и не только не уничтожится, но, вероятно, вскоре возвратится к новым и, вероятно, более прочным формам своим .

Говоря это, я, конечно, преднамеренно расширил понятие этого слова «рабство». Иногда очень полезно расширять и сужать таким образом терминологию, ибо и она от привычного и частого употребления перестает действовать, как должно, на ум наш. При таких мысленных растяжениях открываются нередко для ума вовсе неожиданные перспективы. Рабство есть и теперь при капиталистическом устройстве обществ; т. е. есть порабощение голодающего труда многовластному капиталу.

Это говорили очень многие и прежде меня, это выражение не ново. Говорили также не раз, что феодализм капитала заменил собою феодализм дворянства .

Но насколько мне кажется, что первое выражение удачно, т. е. что есть и теперь рабство , настолько приложение слова феодализм к современному отношению капитала и труда не совсем удачно.

Рабство есть ; т. е. есть сильная невольная зависимость рабочих людей от представителей подвижного капитала; велика власть денег у богатых; и это так; но если сравнить прежнее положение дел хоть у нас в России с нынешним, то мы увидим то же, что и везде, где произошло сословное смешение, – есть власть у богатых; бедные зависят от них. Но и власть денег не прочна, не узаконена крепко привилегией, слишком подвижна ; и зависимость труда тоже не прочна , слишком подвижна , не прикреплена ни законом, ни даже свободным правом какого-нибудь очень долгого , вечного контракта. Вопрос – позволяет ли хоть бы наш русский закон наняться в какую-нибудь 10–15-летнюю кабалу? Не знаю. Я не юрист. Но кажется – не позволяет. Пять лет – вот, если не ошибаюсь, законный срок??

Но я знаю, и всякий знает, что либеральный, современный закон не дает свободы человеку бедному, очень молодому, например, или бесхарактерному, составляя договор с богатым хозяином дать последнему право телесного над собой наказания. Суд не только не признает такого договора, но, пожалуй, обвинительная власть начнет за это преследовать хозяина.

Взгляните также непредубежденным взглядом на жизнь какой-нибудь нынешней помещичьей усадьбы; лучше всего на жизнь усадьбы, еще сохранившей прежнего помещика-дворянина. Большой дом, двор, сад, быть может, и церковь даже; ряд изб на деревне. Дворовые люди; слуги в доме; крестьяне обрабатывают господское поле. Все-таки не помещик служит им, а они ему. Все прежние начала налицо; все реальные силы остались, но соотношения их изменились. Род сочетания этих сил не так прочен, как был прежде . Все стало подвижнее, ровнее и свободнее ... И вот все стало разрушаться – и там и здесь; и у помещика в области личной крупной недвижимости, удержанной на месте уже не собственной силой, а только благодаря существованию сверх земли подвижного капитала или у самого дворянина, или в банке (опять-таки в непрочной ассоциации подвижного капитала), и в области труда, у крестьян. Разница, впрочем, та, что у помещика все лично, все индивидуально, все свободно , и потому уже все решительно непрочно ; а у крестьян, у представителей труда – все движимое , деньги, одежда, скот, – тоже непрочно, а только земля, в которой он не властен, не волен , к которой он коммунистическим общинным рабством прикреплен , – неподвижна и спасает несколько и его самого, и еще более – государственно-культурный строй самой России. Люди, желающие из личных (капиталисты) и агрономических соображений уничтожить поземельную общину, при всей своей возможно искренней благонамеренности , могут стать, если их послушают, более вредными, чем самые отъявленные бунтовщики; ибо (да простят мне эту правду члены Общества сельских хозяев в Москве с почтенным председателем их Иос. Ник. Шатиловым во главе) – ибо бунтовщики – недуг острый и возбуждающий спасительную реакцию; а разрушители общины поземельной , наивно воображая, что все дело в обогащении лиц , разрушают последние опоры , последние остатки прежней группировки, прежнего расслоения и прежнего закрепощения , прежней малоподвижности, т. е. уничтожают одно из главных условий и государственного единства нашего, и нашего национально-культурного обособления , и некоторого внутреннего разнородного развития; т. е. одним ударом лишают нас и своеобразия, и разнообразия, и единства. Да, и единства , ибо демократическая конституция (высшая степень капитализма и какой-то вялой и бессильной подвижности ) есть ведь ослабление центральной власти ; а демократическая конституция теснейшим образом связана с эгалитарным индивидуализмом , доведенным до конца. Она подкрадется неожиданно. Сделайте у нас конституцию – капиталисты сейчас разрушат поземельную общину; разрушьте общину – быстрое расстройство доведет нас до окончательной либеральной глупости – до палаты представителей, т. е. до господства банкиров, адвокатов и землевладельцев не как дворян (это бы еще ничего), а опять-таки, как представителей такой недвижимости , которую очень легко обратить в движимость когда угодно, ни у кого не спросясь и нигде не встречая препятствий.