Августо Кури - Продавец грез

— Помолчите. Не говорите больше ничего. Дайте мне умереть.

Поняв, что затронута какая-то глубокая рана, человек, задававший ему вопросы, тоже сменил тон:

— Я с уважением отношусь к вашей боли и не могу сказать ничего существенного о ней. Ваша боль уникальная и единственная, которую лишь вы способны по настоящему чувствовать. Она принадлежит только вам и больше никому.

Эти слова в точности повторяли размышления самоубийцы в форме, напоминающей причитания. Он понимал, что никто не может рассуждать о душевных травмах других. Понимал, что душевные муки его отца были уникальными и, следовательно, никто другой не мог их чувствовать и давать им оценку помимо него самого. Он всегда горячо порицал своего отца, теперь же впервые в жизни увидел его в ином свете. В этот момент незнакомец, к удивлению самоубийцы, вкрадчиво сказал ему нечто такое, что можно было принять как за похвалу, так и за порицание:

— Я вижу в вас также человека храброго, поскольку вы готовы отдать свое тело в обмен на долгую ночь сновидений в закрытой со всех сторон могиле! Это, несомненно, прекрасное заблуждение. — Тут незнакомец прервал свою речь, давая самоубийце время на то, чтобы тот осмыслил, с какими неожиданностями ему придется столкнуться в результате своих действий.

И несчастный еще раз спросил себя, откуда взялся этот странный тип, вознамерившийся сорвать его планы. Что это за человек? Что за слова он произносит! Бесконечная ночь сновидений в темной могиле… подобная перспектива казалась ему отвратительной. Однако, не желая отказываться от задуманного, он ответил резко.

— Не вижу причин, по которым я должен оставаться во всем этом дерьме, называемом жизнью! — процедил он сквозь зубы и сморщил лоб, раздражаясь оттого, что высказанные незнакомцем мысли беспардонно лезли ему в голову.

Незнакомец понизил голос и снова уверенно заговорил.

— Дерьмо, которое называют жизнью? Какая неблагодарность! Ваше сердце в эту минуту, надо думать, колотится в груди с особой силой, никак не желая расставаться с этой самой жизнью! — произнес он и, с величайшим мастерством изменив тональность, попытался высказать словами то, что говорило сердце самоубийцы: — Ну же! Ну! посочувствуйте мне! Я неустанно работало, проделав миллионы ударов, перекачивая вашу кровь, обслуживало ваши потребности… было вашим слугой, не прося ничего взамен. А теперь вы намерены остановить меня, не давая мне права на защиту? Послушайте, я было вашим самым верным рабом. И каково же мое вознаграждение? Какова плата за услуги? Глупая смерть! Вам хочется остановить мое биение только для того, чтобы прекратить ваши страдания. О! Да вы нечто большее, чем простой эгоист! Если бы меня попросили, я могло бы начать перекачивать еще и мужество! Не отворачивайтесь от жизни, ваше эгоцентричество!

И, подталкивая самоубийцу, незнакомец попросил его при слушаться к тому, что происходит в его груди, и убедиться в том, что его сердце трепещет в отчаянии.

Самоубийца почувствовал, как колышется его сорочка. Он не замечал, что его сердце может вот-вот разорваться. Было такое ощущение, что оно буквально кричало в груди. Самоубийца охладил свой пыл. Его взволновало воздействие, которое слова незнакомца оказали на его размышления. Однако, когда самоубийца, казалось, был окончательно побежден, он проявил тот минимум решительности, который у него еще оставался.

— Я уже приговорил себя к смерти. Это окончательно.

Тогда оборванец нанес ему последний удар.

— Вы себя уже приговорили? А вам известно, что самоубийство — это приговор самый что ни на есть несправедливый? Ибо тот, кто налагает на себя руки, исполняет приговор в условиях, когда приговоренный даже не имеет права на защиту. Почему вы сами себя приговорили, не дав себе же права на защиту? Почему вы не даете себе права поспорить с собственными иллюзиями, понять, какие потери вы понесете, побороть свои мысли, полные пессимизма? Легче всего сказать, что в жизни нет смысла… На самом деле вы просто несправедливы по отношению к себе самому!

Было видно: незнакомец очень хорошо знает, что люди, думающие о самоубийстве, не понимают, что означает конец их существования. Он знал, что если бы самоубийцы сознавали, в какое отчаяние впадут их близкие и какими ужасными будут последствия самоубийства, то вернулись бы к жизни и стали бы защищать себя. Он понимал, что никакое письмо, никакая предсмертная записка оправдательными документами быть не могут. Человек, который сейчас стоял на крыше здания «Сан-Пабло», оставил своему единственному сыну записку, пытаясь объяснить то, что никакому объяснению не поддается.