Данэм Берроуз - Человек против мифов

Вот одна граница, за которую не должно выходить наше планирование. Есть, как я намекнул выше, и другая. Все планы строятся для определенного момента в истории; они релевантны для данного момента и только для него. Когда момент проходит, его сменит другой, которому первоначальный план уже не соответствует: каким бы хитроумным он ни был в целом и в деталях, он повисает в воздухе, бессильный повлиять на ход событий в желаемом направлении. Такова мораль и философия знаменитой удачной фразы о неудачниках: "Слишком мало и слишком поздно".

В своих попытках управлять окружающим миром человеческие существа зажаты поэтому между двумя пределами. Они не должны, с одной стороны, действовать до накопления знания; но, с другой стороны, они должны действовать, пока представляется случай. Пределы эти во все времена были тесными, иногда – отчаянно тесными. Раздвижение этих пределов человеком во имя большего овладения миром составляет, по-моему, самый лучезарный из его триумфов.

Теперь мы в состоянии разглядеть, насколько двусмысленно только что разобранное убеждение и как неудовлетворительны его разнообразные, распутанные нами значения. Ни в одном из значений нет безусловной истины, большинство в избытке содержит весь обман, необходимый для умышленного сбивания людей с толку.

Будет, однако, мало просто объяснить путем анализа содержания, в какую глубину заблуждения ведут эти идеи. Нам надо вдобавок дать еще что-то вроде отчета о том, как получается, что определенные люди особенно склонны именно к этим иллюзиям. Здесь было бы соблазнительно – а может быть, и поучительно, – предпринять психологический экскурс в природу отдельных темпераментов. Однако я как-то не обладаю нужными для этого таинственными дарованиями. Во всяком случае, представляется гораздо более полезным делом расставить как заблуждения, так и подверженные им темпераменты по их историческим местам.

Начнем с того факта, что некоторые люди не могут или не хотят занять решительную позицию в социальных и политических вопросах. Или, опять-таки, по какому-то ряду вопросов они пребывают в таком колебании, что обнаруживают отсутствие какой бы то ни было связной всеохватывающей программы. Почему так получается?

Нерешительность в социальных вопросах возникает из-за противоречия между основополагающими убеждениями. Любая социальная теория, придерживаться ли ее сознательно или бессознательно, навязывает определенное число тезисов. Возможно, и даже очень вероятно, что при попытке приложения к конкретной проблеме тезисы начинают противоречить друг другу. Положим, перед нами человек, полный веры в учреждения политической демократии, но не любящий профсоюзы, евреев, негров, иностранцев и всех, кого еще можно добавить к этому печальному списку. Положим теперь, что профсоюзы начинают использовать учреждения политической демократии для того, чтобы провести законодательство о минимальной почасовой зарплате, добиться пособий по безработице, возрастных пенсий и так далее. Наш друг (увы, не воображаемый) разрывается между своей верой в демократию и своей нелюбовью к тред-юнионизму. Если продолжать поддержку политической демократии, придется принять неуклонное упрочение профсоюзов, если держаться нелюбви к тред-юнионизму, придется с такой же неуклонностью отказаться от своей веры в демократические учреждения.

Начинается период колебаний. Наш друг временами поддерживает то демократические меры, то антирабочие ограничения. Временами он вообще не хочет принимать никаких решений. С него хватит: мир стал слишком запутанным, слишком полным эгоизма и распри. Прежняя ясность, прежняя самопожертвенность улетучились. Он оставляет роль болтающейся по волнам пробки; он становится балансером и олимпийцем.

Хоть он теперь и над битвой, но все еще страдает от пережитого крушения. Полный печали и сердитых идеалов, он бранит современников за их приземленность. Он обличает даже вождей, за которыми некогда шел и которых, может быть, до сих пор рассматривает как лучших среди дурной компании. На каждую сделанную ими в ходе борьбы тактическую уступку он нападает как на предательство всего дела. Почему они не хотят слушать? Почему не видят того, что так ясно ему с высоты? "О tempora, о mores", – вздыхает он, не помня больше ничего из Цицерона.

Наш друг в этом моем описании – обобщенный образ, но он не выдумка. Он представляет собой даже целое направление мысли, простирающееся из семнадцатого века вплоть до двадцатого, – так называемую либеральную традицию.