Лев Балашов: О любви

Это служит объяснением двум явлениям, происходящим в каждом случае подлинной любви. Первое — это внезапность, с которой люди влюбляются; женщина — то же самое можно сказать и о мужчине — в один момент без перехода или движения оказывается поражена любовью. Это было бы необъяснимо, если случайной встрече с этим человеком не предшествовало бы тайное и сокровенное вручение своего существа образцу, всегда носимому с собою. Другое явление состоит в том, что женщина, глубоко любящая, не только чувствует, что ее любовь будет вечной, но ей кажется также, что она любила этого человека всегда, с тайных глубин прошлого, с неизвестно какого времени прежних существований.

Эта вечная и как бы врожденная близость, разумеется, относится не к тому индивиду, который появляется сейчас, а к скрытому внутри образцу, который трепещет, как обещание, в глубинах покоя, наполняющего его душу, и в данную минуту, в этом реальном бытии находит исполнение в воплощении.” (См.: Ортега-и-Гассет Х. Что такое философия?)

Примечателен тот факт, что во все времена писатели, поэты, художники рассматривали любовь как начало, раздвигающее пределы жизни, преодолевающее смерть. В одной песне так и поется:

Мы любим — это значит,

Мы не умрем...

В философской сказке Горького “Девушка и Смерть” с романтической горячностью утверждается тема любви, побеждающей смерть. В ней есть такие строки:

(Смерть говорит девушке:)

Собирайся, девушка, пора!

Девушка свое:

— Обнимет милый,

Ни земли, ни неба больше нет.

И душа полна нездешней силой,

И горит в душе нездешний свет.

Нету больше страха пред судьбой,

И ни бога, ни людей не надо!

Как дитя — собою радость рада,

И любовь любуется собой!

Смерть молчит задумчиво и строго

Видит — не прервать ей этой песни!

Краше солнца — нету в мире бога,

Нет огня — огня любви чудесней!

Если у Горького идея любви, преодолевающей смерть, подана в условно-романтическом ключе, то у другого русского писателя — Л.Н. Толстого — эта идея осмысливается в социально-нравственном ключе. Ход мысли Л.Н. Толстого сравнительно прост: любовь — связь людей. А там, где связь, жизнь отдельного, “вот этого” человека перерастает рамки его собственного, конечного, ограниченного существования.

Остановлюсь подробнее на концепции Л.Н. Толстого. Воспользуюсь талантливой интерпретацией этой концепции Ю.Н. Давыдовым. Последний пишет:

По Толстому “если человек превращает свою жизнь в нечто, что он расценивает как бессмысленное и злое, то повинна в этом не жизнь сама по себе, а прежде всего он сам, превративший благо в зло. Источник такого превращения Толстой видит в исполненной всякой неправды отъединенности индивидуальной жизни от жизни народа, шире — человечества. Причина этой отъединенности видится писателю в отпадении от общего процесса “добывания”, то есть постоянного воспроизведения этой жизни, каковое, по его убеждению, есть и призвание и долг человека: деятельное выражение благодарности за тот дар, что он получил. Воспроизводя жизнь свою в суровом и нелегком труде, который “труден” точно так же, как трудно любое участие в реальном процессе..., человек учится “изнутри” постигать осмысленность жизни, ее ритмичность, ее законосообразность, ее необходимость...(с. 53)

Но это осмысленное отношение к жизни уже не предстает как нечто “партикулярное”: вот “я”, а вот “жизнь”, и у “меня” с “нею” хорошие отношения. Жизнь потому и предстает для человека исполненной смысла, что отношение к ней раскрывается для него через отношения к окружающим его людям, ко всем “другим”...

Живя среди людей, разделяя с ними нелегкий труд по ежедневному воссозданию этой жизни (сохранение того, что было даровано как бытие), человек учится любить людей: всем существом своим понимая не только “необходимость”, “неизбежность” другого человека, но и глубокую осмысленность, благодатность этого факта: бытия другого человека . Опять-таки еще до того, как он начинает осознавать это, человек — коль скоро он не отъединен от других искусственным, ненормальным, аморальным образом — принимает свое отношение к “другому” (к “другим”) как внутреннее отношение своего собственного бытия: он не мыслит своего бытия вне отношения к “другому” (“другим”). Он воспринимает себя не как некую “безоконную монаду”, самодовлеющий “атом”, нечто “уникальное” настолько, что вообще исключается его соизмеримость с чем бы то ни было другим, от него отличным, а, наоборот, как открытость “другому” (“всем остальным”).