Деррида Жак - О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только

Таким, очевидно, выглядело «движение» в неизменной новизне своего повторения, в столь своеобразном событии этого двойственного отношения.

Если бы мы захотели упростить вопрос, то он, к примеру, выглядел бы так: каким образом автобиографический труд в бездне незаконченного самоанализа может подарить свое рождение в качестве всемирного института? Рождение кого? чего? И каким образом прерывание или предел самоанализа, скорее способствуя низвержению «в бездну», чем препятствуя ему, ухитряется пометить своей печатью институционное движение, причем возможность такого беспрепятственного мечения без конца увеличивает количество отпрысков, приумножает наследство порождаемых конфликтов, расслоений, разделений, альянсов, браков и сопоставлений?

В этом спекулятивное действие автобиографии, однако, вместо упрощения вопроса, неплохо бы подойти к процессу с обратной стороны и пересмотреть его видимую посылку: что же это за автобиография такая, если все, что вытекает из нее и вынуждает нас прибегнуть к такой длинной тираде, становится возможным? Этого мы пока не знаем, и не надо обольщаться на этот счет. По поводу самоанализа еще меньше. Так называемый первооткрыватель, а потому единственный, кто о нем упомянул, если не сформулировал, сам этого не ведал, и это необходимо учитывать.

Чтобы продолжить размышления по ходу чтения, мне необходимо привлечь существенный довод, способный при некотором везении обратить на себя внимание: дело в том, что любая автобиографическая спекуляция, ввиду того, что она создает наследие и институт неограниченного движения, должна не упускать из виду еще в процессе своего развертывания смертность наследников. А раз существует смертность, смерть, в принципе, может нагрянуть в любой момент. Итак, спекулирующий может пережить наследника и такой исход вписан в структуру завещания и даже в те пределы самоанализа, где его почерк направляет система наподобие некой тетради в клетку. Ранняя кончина, а соответственно, и молчание наследника, который не в состоянии — однако в этом-то и кроется возможность того, что он все-таки диктует и заставляет писать. Даже тот, кто, по всей видимости, и не писал, Сократ или тот, чьи сочинения, как утверждают, дублировали речь или, в особенности, восприятие, Фрейд и некоторые другие. Таким образом, самим же себе и придается импульс движения, у самих себя происходит и наследование отныне-, припасов достаточно для того, чтобы привидение могло всегда, по крайней мере, получить свою долю. Ему будет достаточно назвать имя, гарантирующее подпись. Так принято считать.

Что и произошло с Фрейдом и некоторыми другими, однако мало будет изобразить случившееся на подмостках всемирного театра, чтобы отобразить возможность этого во всей ее очевидности.

И то, что следует далее, является далеко не просто примером.

Существует некая немая девочка. Более немая, чем кто-либо, будучи на ее месте, кто бы исчерпал отцовское доверие в столь многословной речи о наследстве, где она, по-видимому, сказала, вот почему ваш отец имеет слово. Не только мой отец, но и ваш отец. Это София. Дочь Фрейда, мать Эрнста, весть о смерти которой не замедлит отозваться в тексте. Но как-то еле слышно, с каким-то неожиданным оттенком сразу после случившегося.

Я снова возвращаюсь к отчету, продолжая именно с того момента, на котором я остановился, не пропуская ничего. Фрейд рисует сцену и на свой лад определяет, по-видимому, главное действующее лицо. Он делает упор на заурядности характера ребенка. Это является условием корректности эксперимента. Ребенок — это парадигма. В интеллектуальном плане он не был преждевременно развит. У него прекрасные отношения с окружающими.

В особенности со своей матерью.

Согласно схеме, представленной выше, я позволяю вам соотнести — присовокупить или сопоставить — содержание рассказа со сценой его написания, например, в этом моменте, а также и в другом месте, и это в качестве примера, меняя местами рассказчика и главного героя, или же основную семью Эрнст — София, третий же (отец — супруг — зять) никогда не был вдалеке от них, скорее он находился слишком близко. Рассказчик, тот, кто утверждает, что наблюдает, не является автором в классическом рассказе, пусть так Если бы, в данном конкретном случае, это не отличалось бы оттого факта, что это не выдает себя за литературный вымысел, тогда нужно было бы, даже нужно будет снова установить разницу между л рассказчика и я автора, приспосабливая это к новой «метапсихологической» топике.