Макс Шелер - Человек в эпоху уравнивания

Человек должен снова учиться постигать великую незримую солидарность всех живых существ между собой во всеединой жизни, всех духов — в вечном Духе, и одновременно — солидарность мирового процесса с судьбой становления его высшей основы и ее солидарность с мировым процессом. И он должен воспринимать эту связанность с миром не просто как учение, а постигать ее жизненно, внешне и внутренне упражняясь и участвуя в ней. Бог в своей сущностной основе столь же мало "господин и король" творения. Однако оба они прежде всего товарищи по судьбе, страдающие и преодолевающие, которые когда-нибудь, наверное, победят.

Указанная выше противоположность между восточной и западной установкой по отношению к миру находит также в политике и ее методе особое выражение, значение которого обычно недооценивается. Я имею в виду глубокую противоположность между "политикой охотника", позитивной политикой власти и "политикой жертвы", негативной политикой непротивления: тем искусством заманивания "охотника" в хаотические просторы необъятных земель, в которых охотник так легко ошибается и оступается, не находя центральных силовых центров, опираясь на которые он мог бы приводить в движение всю страну. Ужасный момент в жизни Наполеона, стоящего перед подожженной самими русскими Москвой, столь пластически описанный Леопольдом Фон Ранке в его книге "Возвышение Пруссии", был, наверное, лишь первым примером того типа ситуаций, которые в будущем могут еще нередко повторяться в конфликтах между позитивной властной политикой европейских государств и азиатскими державами с их методом негативной политики. Это относится сегодня точно также к английской политике с ее возможностями в Китае, как и к политике "non-resistance" * объединенных Махатмой Ганди индусов и магометан, направленной против английского силового господства в Индии.

Посредством усвоения и формирования особой техники терпения и страдания и посредством ее синтеза с уже разработанной на Западе внешней техникой власти возможна и трансформация общей познавательной культуры. Под этим я имею в виду подчинение позитивного, специального знания, с одной стороны, и знания, ориентированного на образование, с другой, — метафизическому знанию ради спасения в. Ведь сущностное созерцание — специфическая для метафизического познания установка по отношению к бытию — прежде всего необходимо связано с "пассивной", страдательной позицией, временно приостанавливающей активность жизненного центра. Также и подлинное природо- "ведение" требует — в противоположность научному "знанию" о природе с его познавательной целью, направленному на господство над природой, - позиции любящей самоотдачи. И "язык" Природы, каким его еще так глубоко понимали Франциск Асизский или, например, Фабр в своей книге "Souvenirs Entomologiques" *, мы снова должны учиться понимать, отучиваясь одновременно от расхожего мнения, будто математическое естествознание, сколь бы ни было оно достойно восхищения, есть единственно возможный способ нашего знающего участия в природе. Это глубокое гетеанское знание: "Ядро природы — не в сердце ль человека?", это пребывание внутри самой "natura naturans", это внутреннее динамическое соучастие в великом всеохватывающем процессе становления, в котором рождается всякое природное образование — из духа и порыва вечной субстанции, — все это нечто совершенно иное, нежели математическое естествознание! Такое знание изнутри — образ, каким его рисует Фабр — может сформировать большую культуру, причем такое знание возможно как знание отдельных образований природы, а не только как всеобщее дионисическое участие в космовитальном бытии. Такое знание облагораживает и делает счастливым человека, в то время как естествознание учит его умнее и властнее наводить порядок в природе и господствовать над ней. Если не появится это новое внутреннее оестествление человека, это новое чувство единства, эта новая любовь к природе, в том виде, в каком она так мощно возродилась несколько лет назад в молодежном движении Германии и Италии, тогда и в самом деле может наступить время, когда человек больше не будет видеть никакой ценности в том, чтобы владеть тем, над чем он так односторонне стремился господствовать и только господствовать, — да и сама жизнь не будет для него столь ценной, чтобы гнаться за особой витальной ценностью: "властью над природой"!

То же самое относится и к метафизике. Только если она по-настоящему проникает в человека через постоянные упражнения в идеации и возведении к сущности отдельных случайных элементов опыта, она имеет подлинное значение. Только тогда она — самоосвобождение, самоспасение от страха, от давления голого "наличного бытия", от случайностей судьбы, тогда она — то, чем она была для Платона, Аристотеля, Спинозы, Канта: свободное дыхание человека, которому угрожает опасность задохнуться в специфике своего "окружающего мира". Запад уже почти совсем утратил идею метафизики, тем более ее технику и метод познания; он совершенно задушен, с одной стороны, грубыми догмами церковных вероисповеданий, с другой стороны, — позитивной специальной наукой, ориентированной на достижения. Изолировать и отгородить человека от непосредственного бытийного и жизненного контакта с основой всех вещей — это означает такое же страшное ограничение человека, прямо-таки прекращение подачи воздуха для его внутренней жизни, каким, с другой стороны, является отгораживание человека от природы. Человеку, по Гете, нужно иметь три рода благоговения: благоговение перед тем, что выше него; перед тем, что ниже него; перед тем, что рядом с ним. Уравнивание в этом отношении должно произойти и будет происходить. Верно направлять его — это одна из важнейших задач культурной политики. В особенности задачу образования в наших Германских школах, прежде всего высших школах, нельзя, как это было раньше, рассматривать как нечто вторичное или побочное по сравнению со специальным научным образованием. Также и происходящее во все возрастающей мере уравновешивание между физическим и умственным трудом (Ратенау) *, душевное воспитание почти роковым образом отгороженного от национальных духовных ценностей пролетариата в ходе широко задуманного движения в области народного образования возможны лишь тогда, когда и высшими слоями общества задача образования будет рассматриваться как строго самостоятельная 7. Голая специальная наука и специальная техника разделяют людей; подлинное образовательное знание, однако, способно заставить их дышать вместе в одном духовном национальном жизненном пространстве. Меньшинство необразованных специалистов, привитое к бесформенной рабочей массе, — это было бы цивилизованным варварством!