Михаил Лифшиц - Диалог с Эвальдом Ильенковым (проблема идеального)

Всякое знание незакончено, даже то, которое приобрело окончательность абсолютной истины… И мы действительно знаем это, знаем как истину несомненную, выстраданную веками долгого, мучительного, кровавого опыта человечества, на своей шкуре испытавшего цену, какую приходится платить за сис — тему абсолютного знания, будь то какая — нибудь мировая религия или вполне светская, материалистическая система, ставшая, как марксизм, мировой идеей. Но зная эту цену, мы не станем трусливо отворачиваться от проблемы и прятать голову в песок. Ибо такая страусиная «политика» не спасает от реальной проблемы, а в конечном счете обостряет ее.

Итак, честно признаем, что обрели некую абсолютную истину о неполноте всякого знания. Эта честность оправдана тем, что мы уже не боимся абсолютной истины, в отличие от постмодернистов, ибо имеем возможность как — то совладать с ней, ограничить ее разрушительную тотальную силу. Дело это, правда, не простое, поскольку обуздать скрытые силы общих абсолютных идей иногда так же сложно, как взять под контроль внутриядерную энергию. Но, с божьей помощью, приступим, сознавая, что иного выхода нет. И для начала, следуя за мыслью Лифшица, проведем очень важное различие между неполнотой абсолютного содержания Шекспира, с одной стороны, и принципиально иной неполнотой, то есть обычной ограниченностью, которая требует для своего дополнения чего — то прямо себе противоположного.

Постмодернизм говорит о вине абсолютного знания, а не ограниченного, о вине Шекспира, греческой классики и Маркса. Но это иная вина, чем вина, например, Гитлера. Постмодернизм не делает различия, которое является центральным в «теории тождеств» Лифшица. Иначе говоря, он не отличает вину Шекспира от вины Гитлера. И потому утверждение постмодернистов о неполноте всякого знания вовсе не является абсолютной истиной в прямом смысле слова. Напротив, это не истина, а просто ошибочная идея. Которая тоже влечет за собой страшные последствия.

Чем грозит постмодернистское убеждение в том, что все истины относительны? На первый взгляд оно предстает совершенно невинным и даже чрезвычайно скромным. Но «скромная наука» (соу sci — ence, по словам Доналда Прециози) постмодернизма не лишена коварства женского флирта, незаметно берущего вас в плен. Все истины относительны — следовательно, любая система абсолютного знания тоталитарна. Да, так, кажется, и есть, соглашаемся мы, вспоминая об инквизиции, сталинских и фашистских лагерях. И тем самым молчаливо признаем, что христианство и марксизм — метафизичны и тоталитарны. Таково наше обретенное в XX веке абсолютное знание?

«Скромная наука» заразила нас нигилизмом такой разрушительной силы, какая неведома была даже атеизму Бакунина или Ницше. Они, по крайней мере, не думали, что христианство как абсолютная

идея равносильна тоталитарной утопии. Не все в христианстве было плохо и не все тоталитарно. Доказывать это — значило бы ломиться в открытую дверь. Постмодернизм не собирается этого делать, он, в отличие от Бакунина и Ницше, не источает сарказма по поводу христианства. Он учтив и скромен. Но, по сути, столь же неумолим, как светский кавалер эпохи Людовика XIV, с молоком матери впитавший убеждение, что странные существа, копающиеся на полях и изъясняющиеся на неизвестном наречии, отдаленно напоминающем французский язык, — совершенно иной биологической природы, чем он и ему подобные.

Христианство — абсолютная и метафизическая система? Да, а всякая абсолютная система тоталитарна. Чего же вы хотите, какие еще нужны разъяснения? И, разумеется, никаких разъяснений не требуется, когда речь заходит о марксизме, о СССР и его истории, его культуре. Тут все выступает с обнажающей ясностью. Тема закрыта, лучше ее не касаться. Ибо любая попытка не одномерного толкования вызывает моментальную и острую, как удар электричества, реакцию: а не являетесь ли вы скрытым сталинистом или фашистом, противником демократии и антисемитом?

Конечно, писать о советской истории позволено. Но только в таких строгих рамках, которые

жестче драконовской цензуры. Последнюю удавалось иногда обходить, ибо мысль была относительно свободна. Гораздо страшнее — внутренний цензор, внутренний деспот, не позволяющий сделать ни шагу в сторону от установленного стандарта. Он негласен, но его истины хорошо известны и легко формулируются: западная демократия всегда права, кто не с нею, кто против официальной политики Вашингтона, тот — против нас, тот пособник террористов, Бен Ладана и Саддама Хусейна.