Георг Лукач: Лондонский туман

Второй из этих писателей — Бальзак. Чтобы опровергнуть В. Кирпотина, достаточно привести такую цитату: «Если бы Бальзаку удалось обмануть себя своими шаткими утопическими мечтаниями, если бы он изобразил в качестве действительности то, что было для него только желанным, то в наши дни он не интересовал бы ни одного человека и был бы с полным правом забыт, так же, как бесчисленные панегиристы легитимизма, которых было достаточно в этот период» (стр. 176).

Третий писатель — Лев Толстой — показался В. Кирпотину наиболее удобным как для изложения, так и для посрамления вышеупомянутого «закона». Он приводит из моей статьи о Толстом длинную цитату, якобы доказывающую, что этот «закон» действительно принадлежит Лукачу. Но В. Кирпотин предварительно «очистил» цитату.

Во-первых, он умолчал о том, что извлек эти строки из места, где сравниваются Ибсен и Толстой (оба наговорившие немало «реакционного вздора») и где выясняются конкретные исторические причины превосходства толстовского реализма.

Во-вторых, из моего определения этих общественных причин, породивших величие Толстого, следует совсем не та мысль, которую любезно приписывает мне тов. Кирпотин. В моей книге говорится: «Мировоззрение Толстого глубоко пропитано реакционными предрассудками. Но эти предрассудки связаны с действительным характером здорового и растущего, движения, перед которым лежит большое будущее; предрассудки Толстого отражают, действительно слабые стороны и непоследовательность этого движения» (стр. 318). Следовательно, как видит читатель, речь идет не об иллюзиях и предрассудках «вообще», но о вполне определенных сторонах конкретного исторического движения. Отсюда — естественный переход к изложению ленинских взглядов на русскую крестьянскую революцию (см. стр. 318–319).

В-третьих, В. Кирпотин умалчивает о том, как здесь же формулирована задача, стоящая перед критиком, исследующим связи между мировоззрением и творчеством:

«Было бы очень поучительно проследить сложное, одновременно положительное и отрицательно, взаимодействие мировоззрения я художественного творчества в различных сторонах произведений Толстого».

«Закон Лукача», сочиненный В. Кирпотиным, не принимает в расчет отрицательных сторон этой связи. Тов. Кирпотин. быть может, привык излагать чужие взгляды так свободно и непринужденно. Все же, по-моему, он располагается с чрезмерным комфортом, когда прибавляет: «концепция его (Лукача) изложена с неизбежными оговорками». Это значит, что все мои соображения, принципиально существенные, но неудобные для В. Кирпотина, должны сойти за «оговорки»?

Таково соответствие моих взглядов, изложенных в книге «К истории реализма» с взглядами, изложенными от моем имени тт. Книпович и Кирпотным. Я отнюдь не думаю, чтобы здесь было только «недоразумение». Нет, в дальнейшем я постараюсь показать ошибочность мнений Е. Книпович и В. Кирпотина по всем основным теоретическим вопросам, затронутым ими (в частности, им обоим присуще недиалектическое, абстрактное противопоставление «хороших» и «дурных» сторон, высмеянное Марксом у Прудона в 1848 г.).

Английский декадент Оскар Уайльд был любителем парадоксов. Он однажды заметил, что лондонский туман обязан своим происхождением картинам Тернера. Мои уважаемые критики намного превзошли этот образец. Уайльд все же говорил о настоящем лондонском тумане, о подлинных картинах Тернера; он только перевернул причинную связь между этими явлениями. Е. Книпович и В. Кирпотин создают фантастический образ моей работы о реализме из собственной головы.

Лондонский туман не мог возразить Уайльду. Я нахожусь в более выгодном положении. Пользуясь этим, спешу заявить, что «концепции» и «законы», которыми оперируют тт. Книпович и Кирпотин, созданы их туманным воображением и не имеют никакого касательства к моей работе об истории реализма.