Георг Лукач - Лондонский туман

Дело, однако, не в этом противоречии. Невозможно уложить в схему «оптимизм или пессимизм» таких великих писателей, как Гете и Бальзак (последнему Е. Книпович приписывает историческую «бесперспективность»). Литературная деятельность Гёте началась в 70-х гг. XVIII в. И продолжалась до 1832 г. — целых 60 лет, охватывающих период от подготовки первой Французской революции до реакции, наступившей после июльских дней. Хотя тов. Книпович с трудом представляет себе историческое развитие, пусть она все же поверит, что за это время, в связи с изменением общественной действительности, изменились и взгляды Гёте. В моей книге я пытаюсь изобразить его путь от «Вертера» к «Тассо» (стр. 18), а также период «Вильгельма Мейстера» (стр. 20). В нескольких местах я указываю, что у позднего Гёте появляются тенденции, ведущие в сторону Бальзака. «Старый Гёте также рассматривает самоотречение как великий основной закон деятельности высокоодаренных, благородных, служащих обществу людей. Его последний большой роман «Страннические годы Вильгельма Мейстера» носит подзаголовок «Отрекающиеся» (стр. 180).

Это сближение, однако, не привело к реализму бальзаковского типа и не только потому, что великий немецкий писатель принадлежал к старшему поколению, взгляды которого сложились на более ранних этапах развития, но также и вследствие того, что Гёте жил в отсталой Германии, где капиталистические противоречия были менее резки; вследствие этих причин Гете в целом остался представителем более ранней стадии, чем Бальзак. Отсюда сходство и различие между ними в постановке важнейших проблем.

Если верить тов. Книпович, главный порок моих литературных взглядов проявляется сильнее всего в сравнительном анализе Бальзака и Стендаля. Книпович утверждает, как будто Стендаль для Лукача — «недопеченный Бальзак». Однако посмотрим, что об этом сказано в моей книге.

«Бальзак и Стендаль представляют две диаметрально противоположенные и все же исторически оправданные позиции по отношению к современной им фазе истории человечества» (стр. 242). И для того, чтобы это доказать, я подвергаю критике рецензию Бальзака на «Пармскую обитель» Стендаля, стараясь показать, что в данном случае писатель Стендаль прав против Бальзака-критика (стр. 228).

Несколько выше я отмечаю ряд существенных моментов, в которых Бальзак как художник глубже и многосторонней, чем его достойный современник. Но это превосходство не распространяется на все существенные моменты социальной жизни. «…Изображение честного, и героического республиканца достигает вершины в фигуре Мишеля Кретьена, одного из героев, павших у монастыря Сен-Мэри. Очень характерно, что именно этот образ Бальзак ощущал как недостаточный, не соответствующий величию оригинала. В своей критике «Пармского монастыря» Стендаля он восторженно отзывается о фигуре республиканца Палла Ферранте и подчеркивает, что Стендаль хотел изобразить тип, подобный Мишелю Кретьену, но сделал это с большим успехом» (стр. 192).

Итак, проблема «Бальзак-Стендаль» поставлена в моей книге совсем по-другому, чем это передает Е. Книпович.

Чтобы еще раз показать, насколько чужда мне «схема», навязываемая мне Е. Книпович, приведу цитату, относящуюся ко всему периоду, о котором идет спор:

«Так называемый классический период Гёте и Шиллера есть первая вершина послереволюционного периода развития буржуазной литературы, того периода, величайшими фигурами которого были Бальзак и Стендаль, а последним представителем европейского масштаба — Генрих Гейне» (Литературный критик, 1936, № 9, стр. 72)

Так обстоит дело с фактическим материалом у тов. Книпович.

«Теоретические обобщения» В. Кирпотина покоятся на столь же надежном основании, как и литературно-исторические изыскания Е. Книпович. В. Кирпотин формулирует содержание всей моей книги в следующих словах: «Он (Лукач) пришел к выводу, что утопические, неправильные, реакционные взгляды благоприятствуют художественному творчеству». Это и есть «закон», который Лукач якобы открыл и применяет в анализе литературы.

В моей книге рассмотрены три писателя, чье мировоззрение было реакционным или содержало реакционные элементы.

О первом — Генрихе фон Клейсте — я здесь не буду и говорить. Развитию этого одаренного писателя реакционные взгляды мешали в сильнейшей мере; только в двух случаях («Михаэль Кольхаас» и «Разбитый кувшин») ему удалось вырваться из-под их власти. Это изложено в моей книге так ясно, что ни Е. Книпович, ни В. Кирпотин о Клейсте даже не упоминают.