Мераб Мамардашвили - Формы и содержание мышления

Так и у Гегеля теоретическое изображение той или иной формы научной мысли внутри «Логики» весьма тесно зависит от некоторых первоначальных и общих понятий о мышлении, фиксирующих специфические свойства средств познания как особых явлений и природу их отношения к объективной действительности. Известно, что Гегель изображает, например, метод выработки конкретного знания о предмете (восхождение от абстрактного к конкретному) как процесс становления самого конкретного в действительности. Такое понимание данной конкретной формы познания определялось у него характером исходной абстракции, в которой он вообще выделял познавательные средства мышления как таковые: в этой абстракции природа и движение познающего мышления были уже с самого начала отождествлены с природой и движением объекта (и наоборот). В данной главе мы и рассмотрим ряд подобных внутренних предпосылок гегелевского анализа форм познания, отвлекаясь от конкретного изображения последних в его теории диалектики.

Сфера, в которой выступает и осуществляется познающее мышление, — это наука как область разделения человеческого труда, как особое общественное образование, в рамках которого знание вырабатывается на основе специфических исторических и социальных связей людей, а не просто индивидуального их сознания. Субъект познания — это общественный субъект, занятый в специализированном виде духовного производства, весьма сложными нитями связанного с другими, определяющими (материальными) сферами общественной жизни. Но, как показывает история философии, при изучении мышления оно (мышление) впервые абстрагируется в качестве способности отдельного индивида — независимо от анализа науки как особой, общественной формы интеллектуального труда, как особой системы производства. Существование науки и проявление в ней мышления индивидов — условие sine qua non такой абстракции, но в самой этой абстракции мышления не фиксируются внутреннее строение и организация научной деятельности, как формы (и системы) общественного духовного производства. Наоборот, результатом ее является знание о научном мышлении лишь как об одной из способностей индивида. Возникает задача исследовать зафиксированное в абстракции научное мышление, т. е. исследовать саму эту способность. Лишь тогда остро встает вопрос о привлечении к анализу и способе учета тех обстоятельств и отношений, которые не вошли в первоначальную абстракцию и являлись ее скрытым условием. Иначе невозможно расчленить обнаруженную «способность» вглубь. История догегелевской философии — яркий пример этому. Уже рационализм XVII–XVIII вв. абстрагировал познающее мышление в виде сознания, реализующегося в науке, т. е. в виде особым образом специализированной стороны духовной деятельности человека. Именно структура этого сознания схватывалась учением Декарта — Лейбница о «врожденных идеях» и об особом строе мыслей индивида, не зависящем от тех или иных субъективных состояний последнего, Прежде всего рационалисты выделяли в общем материале сознания такое изображение предметов, в котором воспроизводилось бы их объективное существо, их отношение друг к другу, как они есть независимо от действия на органы чувств человека и от образов субъективного сознания. Декарт, например, четко отличает теорию воспринимаемого явления от того вида, в каком оно существует в отношении к органам чувств и восприятию человека, выражая, впрочем, это отличение мыслью о том, что наши «идеи» о предметах не подобны самим предметам (т. е. явно смешивая его с другим вопросом — с вопросом об исходном источнике наших знаний — и противопоставляя поэтому свое решение материализму). Характерно следующее его высказывание: «Таким образом, если бы чувство слуха приносило в нашу мысль истинный образ своего предмета, оно должно было бы, вместо ощущения звука, дать нам представление о движении частиц воздуха, дрожащих у нашего уха» [3] Р. Декарт. Трактат о свете, гл. I. Цит. по переводу В. И. Любимова в кн.: В. И. Любимов. История физики. СПб, 1910, стр. 230. .

Специфику научного сознания рационализм, с другой стороны, фиксирует путем выделения определенной структурности объективного знания, зависимости того или иного «истинного образа» от других знаний — исходных общих понятий (понятия протяжения, фигуры и т. п.) и принципов, от хода рассуждения и выведения одних истин из других и т. д., короче говоря, от функций, которые приобретаются определенными мысленными образованиями в системе собственных связей знаний. И в рационалистическом тезисе о «врожденности идей» на деле выражен лишь тот факт, что у отдельно взятого элемента научного знания («идеи») обнаруживаются не только свойства, порождаемые наличием объекта этого знания вне нас, но и свойства, порождаемые в нем связью с другими знаниями и с общей системой мышления. С точки зрения рационализма, это связи в особой мыслящей «субстанции». Но при объяснении таким образом выделенного научного сознания реальный субъект оставляется по-прежнему в виде отдельного, изолированного индивида, и к расчленению его «способности мыслить» иные, общественные отношения самой научной деятельности не привлекаются. Научное мышление, абстрагированное в виде «способности» индивида, сопоставляется при анализе с самим же индивидом, реализующим эту способность, с миром его индивидуального сознания, чувственности, воли и т. д. В итоге фиксируется лишь поверхность дела, лишь непосредственно наблюдаемые действия отдельного индивида, осуществляющего процесс познания на свой страх и риск и проявляющего в этом процессе определенные, характерные свойства и приемы мысли. И, естественно, в целях понимания этих последних в философской теории они до поры до времени сопоставляются исключительно с объектом, как он дан эмпирическому сознанию такого изолированного индивида. Это обычная интерпретация отношения знания к объекту в XVII–XVIII вв. Но что же получается тогда при объяснении происхождения знания и средств его выработки наукой?

Читать дальше