Александр Пятигорский - Мышление и наблюдение

В таком же порядке, в каком из рефлексии выводится факт (или событие) мышления, из нее выводится и факт (или событие) не-мышления. Или, скажем, так: мышление может наблюдаться где-то, в каких-то точках только потому, что в каких-то других точках наблюдается отсутствие мышления. Это чисто спекулятивное положение о дискретности мышления может в отношении времени наблюдения быть выражено следующим образом: в момент, когда одно мышление наблюдает в какой-то точке другое мышление, то этого другого мышления в этой точке уже нет. Что же тогда наблюдается в этой точке наблюдающим мышлением? «Бывшее» мышление? — Нет, наблюдается «место», «точка», где мышление было: в каждый данный момент наблюдения не может быть двух фактов мышления (или лучше — двух мышлений). Если бы это было возможно, то они принадлежали бы двум разным вселенным. Не может быть третьей вселенной, с точки зрения которой эти два мышления могли бы наблюдаться как одно и то же или как два разных. Иными словами, метаязык описания мышления невозможен. В этом смысле, то есть в смысле мышления как того, что мыслит и что мыслимо, — может быть либо одна вселенная, либо две, не связанные друг с другом (тогда одна из них будет «немыслима» с точки зрения другой!), но не может быть третьей, так сказать, «мета-вселенной», которая бы включала в себя две первые. Последнее положение — пример «квази-онтологической» спекуляции — заставляет нас сосредоточиться на объектной стороне мышления, которую я называю мыслимостью.

Наблюдая объекты мышления как уже мыслимые — других мы, естественно, наблюдать не можем, — мы зададим вопрос: является ли мыслимость свойством этих объектов или свойством мыслящего о них мышления? Задавая этот вопрос (назовем его «первый вопрос относительно мыслимости»), я покидаю область рефлексии. Повторяю: ведь мышление уже «приготовлено» для наблюдения, которое уже «выбрало» то, что оно будет наблюдать как мышление. Вопрос здесь — чисто философский, и ответ на него может оказаться постулатом новой или какой-то другой философии. Но не будет ли ответ преждевременным, если мы сначала не переформулируем его с точки зрения наблюдения?

Мы можем себе представить какой-то мир мыслимых ситуаций, то есть мир ситуаций другого (в смысле указанном выше) мышления о мире. В отношении этого довольно тривиального высказывания можно сделать три предположения. Первое, онтологическое, что «наш мир» — это мир объектов (и субъектов) мышления, обладающих и собственным бытием. Второе, квази-онтологическое, что мыслимость объектов мышления — это условно приписываемое им «бытийное» качество. Третье, квази-историческое, что есть еще и ситуация мышления, которая «определяет» мыслимость или не-мыслимость объектов в изменяющихся во времени контекстах, образуемых другими мышлениями.

Первое предположение (онтологическое) является слишком «сильным» (в смысле, в котором это слово употребляется физиками-теоретиками), чтобы из него можно было бы исходить в каком бы то ни было конкретном наблюдении: бытие не наблюдается. В третьем предположении (квази-историческом) имплицируется особый тип рефлексии, в которой собственное (а не другое) мышление принципиально не может (в смысле «не способно») объективироваться как другое мышление. Второе предположение (квазионтологическое) я готов принять как наиболее «слабую» возможную гипотезу обсервационной философии. При этом я чисто интуитивно, то есть без сформулированного правила вывода, исхожу из идеи о принципиальной недостоверности моего знания о другом мышлении. Тогда ответом на «первый вопрос относительно мыслимости» будет: да, мыслимость может рассматриваться как свойство объектов мышления, но при этом без приписывания этим объектам какого-либо другого свойства, независимого от мыслимости, и, разумеется, без приравнивания мыслимости к бытию, [Заметим, что объектом мышления не может быть что угодно. Это означало бы тавтологичность бытия и мышления, что для меня — абсурд.] Я думаю, что общее положение о мыслимости может рассматриваться по крайней мере как не менее достоверное, чем положение о существовании другого мышления вообще. Я понимаю, что в рассуждении о мысли-мости объекта мне не избежать ни онтологизма, ни даже примитивного натурализма, коль скоро мыслимость объекта сама стала объектом наблюдения вместе с рефлексивным контекстом мышления о мыслимости.

Теперь мы должны будем вернуться к нашему первому буддийскому пассажу с его феноменальной интуицией о мысли как не-мыслимом объекте; ведь этот пассаж (как и многие другие) фактически постулирует, что не-мыслимые объекты «есть» [слово «есть» здесь употребляется только условно, как «чистая манера выражения» (vacana matra)]. He- мыслимые объекты здесь понимаются как «не-объекты не-мышления», что в свою очередь предполагает и возможность какого-то особого не-мыслимого мышления как одного из таких объектов. Что касается «чистой манеры выражения», то она здесь служит как бы низшим пределом, «минимумом» отношения мысли и слова, максимумом которого была бы их полная тождественность. [В качестве случая такой тождественности можно указать на любой священный текст (или фрагмент священного текста), взятый в его звуковой или зрительной форме.]