Иван Зорин - Возвращённые метафизики - жизнеописания, эссе, стихотворения в прозе

Брошенные на задворках Вселенной, их потомки до сих пор склеивают разрозненные куски. Сводя историю к истории истории, они тщетно пытаются воплотить чужой сон.

Был осенний день семьдесят девятого. От кипевшего чайника запотели стёкла, и мать, привстав с табурета, открыла форточку.

Отец вдруг сказал: «А ведь ты увидишь третье тысячелетие...»

Я стоял у окна, ковыряя в цветнике сухой чернозём, и думал, что за горизонтом места гораздо больше, чем можно себе вообразить.

Повышая голос, отец заговорил о будущем, словно заблудившийся пастырь, ободряющий путников. В паузах он тихо улыбался, а я слушал и верил, что увижу золотой век, который наступит с неотвратимостью календаря. Меня разморило, мысли уводили всё дальше от нашей кухни, скрипы которой я давно изучил, в таинственное, лучезарное завтра, которое суждено моему поколению.

Отец говорил всё тише - и вдруг кулаком захлопнул форточку.

«Теперь, - рассмеялся он, увидев, как я вздрогнул, - ты запомнишь наш разговор!» Через два года его не стало.

Через двенадцать - страны, в которой мы жили. А я живу, чтобы перебирать в памяти рухнувшие надежды.

Время - для всех шагреневая кожа, и теперь, когда в слезящемся паром окне одинокие галки чертят небо, мне кажется, что завтра уже не наступит.

Переселение душ обрекает нас на вечные странствия, вера в бесконечные метаморфозы делает нашу судьбу более одинокой, чем она есть.

Ведь метемпсихоза означает забвение, отказ от прошлого, отречение от несбывшегося.

Я хочу быть всегда с тем холодным осенним днём, когда мог безнаказанно мечтать.

Или не быть вовсе.

Ничто так не стимулирует восприятие, как прямая речь. Посредством живых слов мы постигаем души, учит блаженный Августин; с помощью диалога раскрывается истина, добавляет Платон. Вложите в уста героя одну-две фразы, задайте интонацию, и он уже возникает в воображении. Особую роль при этом играют междометия, поговорки, паузы: привычные, они легко рождают ассоциации. Например: «Эх вы... Да что вы все знаете обо мне? - с едва скрываемым отчаянием (тон указывается обязательно) прошептал Иванов (имя всегда сильный акцент) - Сорок лет впустую! Сорок лет бессмыслицы и суеты!» Одно вырванное из контекста предложение уже что-то говорит. Пробуждается сострадание (очень сильная доминанта): Иванова жалко, потому что всем близко ощущение понапрасну идущей жизни. Приведённый анализ кажется примитивным, но это только один кирпичик, из которых строится здание образа.

Теофил Готье признавался, что не испытывает страха перед белым листом, потому что владеет синтаксисом. Он говорил, что смело бросает фразы в воздух, зная, что они, точно кошки, опустятся на четыре ноги. С какого же момента отдельные части воспринимаются как гештальт? Почему набор одних символов кажется фальшью, других - нет? Когда оживает втиснутый в мёртвые буквы образ? Это и есть загадка художественности. Ясно, что чеховская бутылка, преломляющая лунный свет, рисует ночь. Не ясно - почему.

Сколько типографских знаков нужно для того, чтобы проявилась картина? Интуитивное постижение этого ремесла зовётся талантом. Однако я не сомневаюсь, что гармония рано или поздно будет поверена алгебре. Ибо речь идёт лишь о способе внушения, об искажении поля нейронов посредством грамматики, о внедрении в их структуру клиньев слов. Я уверен, что когда-нибудь мастерству писателя обучат машину - будущее за ней-ролингвистикой, за массовыми технологиями искусства, которые его и уничтожат. Ведь как только вскроются эти алгоритмы, а сегодня в эпоху «Вояджеров» и компьютеров, ниспровергающих шахматных чемпионов, они вовсе не представляются тайной тайн, литература исчезнет. Если только раньше её окончательно не раздавят журналы в глянцевых обложках.

Со временем термины отслаиваются от предметов, слова - от вещей. «Стимул» изначально подразумевал погоняющую палку, «символ» имел значение договора между сторонами. То, что «гипербола» означала прежде высокую шапку, теперь интересно лишь этимологу. Наш современник обречён бродить по руинам отшелушившихся понятий, по засохшим листьям, слетевшим с разных деревьев. «Логико-философский трактат» - это закат метафизики, повальное умение плести словесные кружева - закат словесности. Чудо перестаёт быть чудом, когда каждый способен его сотворить.

Сегодня букву теснит цифра, и массовый читатель превратился в массового зрителя. Образы, заполняющие сознание, приходят ныне из виртуальной реальности, человечество разучивается видеть книжные сны. И скоро кожаный переплёт станет экзотикой, эс-сеистика - пустым, обременительным опытом, а труд писателя - ремеслом златошвейки или золотаря.