Мартин Бубер - Затмение Бога

Как бы ни велико было влияние предпринятой Платоном умозрительной попытки заменить миром идей рассыпающийся в качестве образца мир небесный, который служил для великих восточных куль-тур поручительством абсолютности высших ценностей, и как бы далеко это влияние ни простиралось, все же она не удалась. Раз начавшись, процесс распада абсолютности этических координат продвигался дальше, что одновременно ввергало в хаос древний мир и само являлось его следствием.

Но еще задолго до этого завершилась 1-я стадия другой великой, совершенно иной по характеру по-пытки в истории человечества связать различение добра и зла с абсолютным. В отличие от 1-й, она ве-ла свое происхождение не от протянувшейся на целый континент взаимозависимой последовательнос-ти высокоразвитых культур, но обнаружила себя в толпе пастухов, при случае — землепашцев, которые из среды высокой культуры, из Египта, где они вели жизнь чужаков — полунезависимую, полурабскую, отправились в странствие на поиски земли и по пути, в одном оазисе, конституировались в виде союза с Богом. Этот "Бог Израиля", как другие семитские племенные боги, был господином и защитником справедливости, вот только заключенный с ним союз был основан на таком искреннем, настойчивом и бережном различении справедливого и несправедливого, какого мы не встречаем ни у какого другого племени. А кроме того, духовные вожди образовавшегося там народа постоянно и со все большей яс-ностью ему растолковывали, что Бог этот есть "судия всей Земли", который именно его, этот народ, из-брал в качестве своего непосредственного последователя, дабы он начал осуществлять божественное правосудие. Его, это правосудие, осуществление справедливого и преодоление несправедливого, не следует полагать уже воплощенным в небесном обществе, которое должно служить образцом общест-ву человеческому; и не космический порядок был здесь определяющим, но возвышающийся над ним Господь Неба и Земли, который указал вылепленным его рукой тварным людям, чтобы они в своей ду-ше различали между добром и злом, как он сам, творя мир, провел различение между светом и тьмой.

Обычно связь этического с религиозным в Израиле рассматривают исключительно в виде исходяще-го с неба приказания, сопровождаемого угрозой кар. При этом упускают самое главное. Ибо дарование Закона на Синае следует понимать как конституцию, которой божественный правитель наделяет свой народ в час своего восшествия на трон, и все предписания этой конституции, как ритуальные, так и этические, направлены на то, чтобы увести его за собой в сферу "святого": в качестве цели народу поставлено не то, чтобы он был "благим", но — чтобы был "святым". Любое нравственное требование провозглашается здесь как такое, которое должно поднять людей, вообще народ в ту сферу, где этическое растворяется в религиозном, вернее, туда, где различие между этическим и религиозным снимается от теплого дыхания самого божественного. В предельно ясной форме цель эта обосновывается следующим образом: Израиль должен стать святым, "потому что я свят". Подражание Богу со стороны человека, "следование за ним по его путям" может, разумеется, основываться только на преобразованных в человеческий этос божественных атрибутах справедливости и любви, а все вообще атрибуты усматриваются в сверхатрибутной святости, которой человек может подражать только в изначально отличной, соответствующей человеческим возможностям форме. Абсолютная норма дается как указание направления пути, пролегающего пред лицом абсолютного.

Однако предварительным условием для этой связи этического и религиозного является основополагающее воззрение, что человек, поскольку он был создан Богом, был им же наделен независимостью, которая с тех пор не умалилась, и что в этой своей независимости он противостоит Богу. Так что в диалоге между ними, который и составляет суть бытия, человек принимает участие в полноте своей свободы и изначальности. То, что это, несмотря на неограниченность Бога в силе и знании, именно так, и образует тайну творения человека. На этом основана нерушимая действительность различения и решения, которые осуществляются человеком в его собственной душе.

Поток христианства, излившийся на мир из израильского источника, подкрепленного мощными при-токами, в особенности из Ирана и Эллады, возник в то время, когда в эллиническом культурном ареа-ле, особенно в его религиозной жизни, народный компонент оказался вытесненным в связи с ростом значения отдельного человека. Христианство "эллинистично" постольку, поскольку оно отказывается от концепции "святого народа" и знает одну лишь личную святость. Индивидуальная религиозность приоб-ретает вследствие этого прежде невиданную интенсивность и обращенность внутрь человека, тем бо-лее что постоянно здесь наличествующий образ Христа оказывается куда более тесно связанным с отдельным человеком в отношении возможности следования и подражания ему, чем лишенный образа Бог Израиля, — Бог, себя открывающий, но не в меньшей степени и скрывающий себя (однако ни в коем случае, разумеется, не скрытым, как имеют обыкновение выражаться многие). Склонившиеся на сторо-ну христианства народы, в отличие от Израиля как народа союзного, не находились с этим не принима-ющим никакого окончательного образа, но вновь и вновь покидающим всякое свое правление Богом в едином основополагающем отношении и, разумеется, не могли вступать с ним в непосредственную связь. С другой стороны, по этой причине здесь потерпела определенный ущерб связь между этичес-ким и религиозным моментами. Поскольку освящение народа как народа делается теперь немысли-мым, по крайней мере всерьез о нем невозможно было теперь и думать, народы принимают новую веру больше не как народы, а как совокупность индивидуумов, и даже там, где обращение совершается в массовом порядке, народ, как таковой, остается некрещеным; в новом возвещаемом союзе он более не выступает как народ. Это означает, что здесь более не имеет места великая духовная сила, на которую, как на пророков в Израиле, возложена задача: выступать, ради освящения всего народа, с порицанием и наставлением против всего противоречащего святости в общественной жизни и в жизни участвующего в ней, так сказать, со спокойной совестью отдельного человека. Разумеется, в истории христианских народов не было недостатка в пламенных и готовых на мученичество людях высокого духа, боровшихся за справедливость, однако слова: "Вы должны перед моим лицом стать святым народом" — уже не звучали у них в ушах во всей своей живости.