Вс. Вильчек - Алгоритмы истории

В условиях либерализма и гласности опасны топтание, нерешительность, опасны и фрагментарные изменения, вносящие диссонанс в систему. Теоретически адекватной мне представляется лишь политика жестких переходных структур, соединяющих, казалось бы, несовместное: рынок и некую разновидность карточек («социальные деньги», боны), самоуправление и сильную президентскую власть. Вспоминаю ветхозаветную притчу. Моисей вел свой народ их египетского рабства в землю обетованную сорок лет. Как мы в юности потешались над такой несуразицей: ведь пути там самое большее — сорок дней! И лишь когда побелели волосы поняли: из Египта. Но не из рабства.

Я пишу не историю — всего лишь пытаюсь показать на общественном примере логическую закономерность развития неклассических обществ, точнее одной из разновидностей. Можно было бы вообще не прикасаться к эмпирии, строить чисто логическую модель: теоретическая схема все равно порождала бы исторические аллюзии.

Не фанатизм ли это? Неизбежен ли рассмотренный вариант развития для неклассических, колониальных или самоколониальных обществ. Нет. Историческая закономерность — не теология, не фатальный детерминизм, логика истории — не Логос, не предопределение. Мы утверждаем: судьба России закономерна, но ни мале йшего фатализма в этом утверждении нет. Как это понимать? Очень просто; мы ведь не обвиняем в гегельянстве физика, утверждающего, что на тело, погруженное в воду, действует выталкивающая сила, равная весу вытесненной воды. Не хочешь, чтобы действовала — не суйся в воду. Но ежели сунулся, случайно упал или подтолкнули — будет действовать.

В истории нет предопределенности. Человечество могло не возникнуть или, возникнув, оказаться в условиях, исключающих переход к производству (это доказывает судьба всех реликтовых, почти «первобытных» сообществ). На любой ступени развития история могла оборваться или же деградировать в силу любой случайности: эпидемии, космической катастрофы, а затем — победы фашистов во второй мировой войне или безумства пилота стратегического бомбардировщика. Но коль скоро развитие происходит, оно подчиняется определенным закономерностям.

Отрицает ли это роль личности, наши хотения, возможности что‑либо изменить, самое свободу? Нет. «Свобода есть осознанная необходимость» — эффектный парадокс, но логическая бессмыслица: горькая философия еврейского гетто, выстраданная Спинозой и вывернутая наизнанку Марксом, возмечтавшим вывести свой «избранный народ» — пролетариат в коммунистическую землю обетованную. Повторим: в истории необходимости нет; законы истории — не повеления, а запреты. Например: невозможен капитализм без индустриального способа производства — неоткуда будет взяться прибавочной стоимости. Невозможен социализм индустриального общества, который не был бы госкапитализмом, — экономику постигнет крушение. Невозможно рабское общество без мифологии и вождя–жреца, то есть теократического правления. И так далее. Такова природа социальных гомеостатов, таков закон гомологических рядов истории — «закон соответствия» в его истинном, действительном виде.

Но все, что не запрещено, — возможно. Поэтому свобода не есть осознанная необходимость; свобода есть осознанная возможность. Поэтому и законы истории реализуются не в форме необходимости, фатума, а в форме возможности, чем обусловлено и наше чувство ответственности за свои поступки, присущее людям чувство совести.

Люди свободно — дальновидно ли нет ли — избирают ту или иную возможность, отсекая другие и оказываясь во власти совершенного выбора. Если избранная возможность не утопична (утопией было, например, ожидать, что революция приведет к отмене товарного производства и отмиранию государства), то есть не запрещена законами исторического развития, она может осуществиться, но может разбиться о некий альтернативный выбор, оказавшийся более реальным в данных условиях. Люди, преследуя свои цели, невольно избирают возможности, не запрещенные природой социальных гомеостатов, но тем самым реализуют и выявляют закономерности. Это — полностью марксистское представление, лишь освобожденное от мистической «осознанной необходимости», от смешения логики истории с Логосом, правил игры с ее целью, смыслом и результатом.

В 1917–м Ленин понял возможность социализма по–азиатски, то есть отсутствие его невозможности. И сделал выбор. Это было полуинтуитивным открытием неклассического пути исторического развития. На рассудочном уровне, во всяком случае — на словах, Ленин еще придерживался воззрения Маркса и, возможно, искренне верил, что власть берет не «новый класс», много позже описанный Джиласом, а пролетариат, с которым полностью отождествляли себя поначалу интеллигенты и функционеры–партийцы, и что революция в «слабом звене», в полуфеодальной России — лишь искра, которая вызовет мировой пожар, пролетарскую революцию в передовых капиталистических странах.