Ролан Барт - Фрагменты речи влюбленного

4. Различны светские ответы на я-люблю-тебя: «а я нет», «не верю», «к чему об этом говорить?» и т, д. Но истинное отрицание — это «ответа нет»; я надежнее всего аннулирован, если отвергнут не только как претендент, но еще и как говорящий субъект (как таковой я обладал, по крайней мере, умелостью формулировок); отрицается не моя просьба, а мой язык, последнее прибежище моего существования; с просьбой я могу подождать, возобновить ее, представить заново; но, изгнанный из возможности спрашивать, я как мертвец, окончательно и бесповоротно. «Ответа не будет», передает Мать через Франсуазу юному прустовскому рассказчику, который тут же и отождествляет себя с «девицей», выставленной вон швейцаром своего любовника: Мать не запретна, но на нее утрачены права, и я схожу с ума.

Пруст

5. Я люблю тебя. — Я тоже.

Я тоже — не безукоризненный ответ, ибо все безукоризненное обязано быть формальным, а форма здесь неполноценна, потому что она не воспроизводит произнесение буквально, — а между тем произнесение обязано быть буквальным. Однако в фантазмированном виде этого ответа достаточно, чтобы запустить в ход целый дискурс ликования, ликования тем более сильного, что оно возникает посредством резкого переворота: Сен-Пре вдруг, после нескольких высокомерных отрицаний открывает, что Юлия его любит. Это безумная истина, которая приходит не через размышление, не через медленное вызревание, но внезапно, через пробуждение (сатори), резкое обращение. Прустовский ребенок — требующий, чтобы мать пришла спать в его комнату, — Пруст хочет получить это я тоже; он безумно этого хочет, на манер одержимого; и он тоже получает его через резкий переворот, по своенравному решению Отца, который дарует ему Мать («Скажи Франсуазе, чтобы она приготовила тебе большую кровать, и ложись на сегодняшнюю ночь рядом с ним»).

Руссо, Пруст [227]

6. Я воображаю в фантазмах эмпирически невозможное: чтобы два наших произнесения были сказаны одновременно — чтобы одно не следовало за другим, как бы завися от него. Произнесение не может быть двойным (удвоенным); ему подобает только единая вспышка, в которой смыкаются две силы (разделенные, разнесенные во времени, они были бы лишь обыкновенным согласием). Ибо единая вспышка осуществляет немыслимую вещь: упразднение всякой исчислимости. Обмен, дар, кража (единственно известные формы экономики) каждый на свой лад требуют разнородных объектов и временного люфта; желаемое мною в обмен на что-то иное — и всегда еще требуется какое-то время на заключение договора. Одновременным произнесением основывается движение, модель которого социально неизвестна, социально немыслима: не будучи ни обменом, ни даром, ни кражей, наше произнесение, возникшее как залп с обеих сторон, обозначает трату, которая ни в чем уже не отзовется и сама взаимность которой отменяет любую мысль о запасе на будущее; мы посредством друг друга вступаем в абсолютный материализм.

Бодлер, Клоссовский [228]

7. Я тоже кладет начало мутации: падают старые правила, все возможно — даже чтобы я отказался владеть тобой.

В общем, это целая революция — не слишком отличная, может быть, от революции политической: ибо, как в одном, так и в другом случае, в моих фантазмах появляется абсолютно Новое; реформизм (любовный) мне не нужен. И, для полноты парадокса, это чистейшее Новое возникает из самого избитого стереотипа (еще вчера вечером я слышал, как его произносили в пьесе Саган; по телевизору каждый второй вечер говорят: «я люблю тебя»).

8. — А что если я не буду интерпретировать я-люблю-тебя? Что если не доводить это произнесение до состояния симптома? — На свой страх и риск: разве вы не говорили сто раз о нестерпимости любовных неудач, о необходимости уйти от них? Если вы хотите «излечиться», вам нужно верить в симптомы и верить, что я-люблю-тебя есть один из них; вам нужно правильно интерпретировать, то есть, в конечном счете, уничижать.

— Что мы, в итоге, должны думать о страдании? Как должны мы его мыслить? оценивать? Обязательно ли страдание связано со злом? Не излечивается ли любовное страдание лишь противодействующим, уничижительным лечением (нужно подчиниться запрету)? Нельзя ли, перевернув оценку, вообразить Ницше трагический облик любовного страдания, трагически утверждающееся я-люблю-тебя? А если любовь (влюбленного) поместить (вернуть) под знак Активности?

Ницше

9. Отсюда — новый взгляд на я-люблю-тебя. Это не симптом, это действие. Я произношу, чтобы ты ответил, и тщательность формы (буква) ответа приобретает фактическую значимость наподобие формулы. Поэтому не достаточно, чтобы другой ответил мне простым означаемым, будь то даже положительным («я тоже»); нужно, чтобы вопрошаемый субъект взял на себя сформулировать, произнести то я-люблю-тебя, которое я ему протягиваю: «Я люблю тебя», — говорит Пеллеас. — «И я люблю тебя», — говорит Мелисанда.