Герман Дейс - САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА

Додумавшись до этого места, Сакуров вспоминал недавнюю телепередачу об испанских персиководах, устроивших стачку. Поводом для стачки послужило недовольство персиководов ценами, по которым они сдавали свои нежные плоды посреднику. То есть, посредники в Испании тоже борзели и продавали персики на рынке в три раза дороже их приёмной цены. Но, как оказалось, на этих оборзевших испанских посредников нашлась управа. А именно: тамошние персиководы пожаловались в свой профсоюз, и он организовал стачку. После чего ожидалось полюбовное разрешение проблемы, в результате чего часть коммерческих доходов должна была перераспределиться в пользу натуральных производителей. Ну, и в пользу их персиководческого профсоюза.

«Да, в Испании это просто, - продолжал думать думу Сакуров, плетясь в хвосте заляпанной грязью фуры, - а у нас попробуй тягаться с посредником. У нас даже речи не может быть о том, чтобы производитель вообще о чём-то вякал. У нас даже ещё смешней, чем с ситуацией испанских персиководов, которые таки добились повышения приёмной цены на свою продукцию. А смешней потому, что на нашем рынке ты можешь торговать только по тем ценам, которые тебе определит хозяин. А попробуй ты продать картошку по более низкой цене, ну, чтобы быстрее разделаться с товаром, так ты тотчас вылетишь с рынка с побитой мордой и проколотыми шинами, потому что ни одна контролирующая московские рынки собака не позволит тебе сбивать торговлю своим братанам, занимающимся откровенным разбоем в части коммерческой посреднической деятельности. По-нашему говоря – спекуляцией…»

И Константин Матвеевич вспоминал ещё одну телепередачу, буквально позавчерашнюю, в которой показывали пострадавшего единоличника, сунувшегося торговать своими яблоками на Рублёвке. Ясное дело, единоличник хотел подмолотить, но он не хотел париться со своим универсалом неделю, втюхивая рублёвским нуворишам яблоки по цене конкурирующих барыг с лицами известной национальности. И попытался назначить цену, в два раза отличающуюся от цены барыг. Но не успел он продать килограмм антоновок какой-то косноязычной барыне с авоськой от самого Кардена, как лица известной национальности всполошились, сгруппировались и наш единоличник как-то так оказался у Склифосовского, а его универсал – на штрафстоянке.

«Да, попал дядя круто, - без всякого злорадства вспоминал Сакуров, - мало – он заплатил нехилую копейку за место и остался без товара. Теперь ему плати склифским нянькам, чтобы из-под него говно во время выносили, да ещё какому-нибудь интерну – чтобы хотя бы морду зашил. Да ещё тачку вызволяй со штрафстоянки…»

Вспоминая телепередачу, Сакуров не помнил, чтобы в ней хотя бы словом упоминалось о расследовании инцидента, в результате какового дядя оказался в Склифе. Зато он помнил азарт, с каким новый российский журналюга рассказывал о случившемся только для того, чтобы поднять рейтинг передачи.

«А всё-таки, как ни верти, простому крестьянину много хуже везде, чем простому коммерсанту, адвокату или журналисту, - возвращался к истокам Константин Матвеевич, сворачивая на Угаровский большак, - но почему такая сволочная несправедливость? Ведь крестьянин, в конце концов и грубо говоря, кормит остальное человечество. Он кормит, а ему взамен – пожизненная каторга без выходных, отпусков и Пулитцеровских премий. Наверно потому, что крестьянин всю жизнь на свежем воздухе, а банкиры – только во время отпусков. Да, дорогого нынче стоит свежий воздух…»

Купив телевизор, Сакуров, наверно, погорячился. Нет, как человек организованный и сознательный, бывший морской штурман не пялился в ящик за счёт того времени, которое требовала его плотная сельскохозяйственная деятельность. Также телевизор не отнимал у него и того времени, что требовалось для чисто домашних работ типа готовки пищи, осеннего консервирования, постирушек и уборки с топкой. Зато всё оставшееся время – за исключением пяти часов обязательного сна – Сакуров торчал у телевизора. Короче говоря, Константин Матвеевич совсем перестал читать.

«Это я зря, - корил себя бывший морской штурман, таращась в ящик и стараясь угадать слово в новомодном шоу «Поле чудес», - эдак я совсем деградирую, если вместо книг буду смотреть сериал «Коломбо». Хотя «Коломбо» много лучше, чем про богатых, которые тоже плачут…»

Впрочем, такую муру как «Поле чудес» и прочие ток-шоу Константин Матвеевич перестал смотреть довольно скоро, потому что понял, насколько пустые это и совершенно бездарные телепередачи. Зато ему нравились разные круглые столы с участием всяких известных российских деятелей, начиная от журналистов новой волны и кончая заслуженными деятелями от различных отраслей знаний и практической деятельности. Эти деятели говорили так умно и так значительно, что, слушая их, Сакуров как бы приобщался к их ареопагу (114). Тем более, что, слушая передачу, Константин Матвеевич мог мысленно оппонировать тому или иному её участнику. Особенно горячо он оппонировал Черкизову, Сванидзе и Познеру (115). Да и как не оппонировать, когда те так распоясались в антисоветской чернухе, что сравнивали Советский Союз с одним большим концлагерем, а Сталина ставили в один ряд с Адольфом Гитлером.