Герман Дейс - САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА

- Сейчас их в «Монреале» (72) на ВДНХ как грязи, - снова испортил всё дело Жорка.

- Ну почему ты всегда умничаешь?! – загорячился Семёныч, протягивая штрафную Сакурову. – Много ты в телевизорах понимаешь?! Там одни эти, как его, одни турецкие телевизоры, а у меня – японский!

- Я не пью, - отодвинул от себя штрафную Сакуров и, «прилипая» завороженным взглядом к цветному экрану, подсел к столу.

Надо сказать, телевизора он не смотрел с тех самых пор, как началась Грузино-Абхазская заварушка. Жорка телевизора дома не держал, Варфаламеев тоже, Миронычу телевизор на даче не полагался по его исключительному жлобству, а к Грише с Виталием Иванычем Сакуров в гости не ходил. Во всяком случае, дальше веранды. Поэтому сейчас он так и уставился в образчик дьявольского искушения, выполненный по самому последнему слову зарубежной науки с техникой.

- Да что вы все, сговорились? – возмутился Семёныч и отдал штрафную Варфаламееву. Тот тоже во все глаза смотрел в образчик, но от водки не отвлекался. Жорка сидел вполоборота к ящику и ехидно комментировал происходящее на экране. А на экране происходило такое, чего Сакуров по советскому ящику отродясь не видывал. Во-первых, крутили какой-то американский фильм в переводе какого-то сраного Гоблина. (73) Услышав откровенный мат в донельзя гнусавом исполнении, Константин Матвеевич слегка остолбенел, но не забыл угоститься кое-какой закуской и прикинул, что лучше он посидит здесь, чем дома.

Во-вторых, показывали всевозможную рекламу. Реклама выглядела ярче и качественней затёртого американского фильма, а рекламировали всё, что угодно. Сначала показали бывшего почётного диктора РСФСР господина Балашова. Господин Балашов сладко улыбался и игривым тоном предлагал покупать акции какой-то совершенно беспроигрышной компании.

«Ну, ни хрена себе! – мысленно изумился Сакуров, машинально пережёвывая колбасу. – Как он легко переквалифицировался из рупора развитого социализма в рекламного халтурщика…»

Потом бывшего рупора сменял вышеупомянутый сраный Гоблин и переводил на русский мат несколько американских фраз, «достаточных» для одной перестрелки и двух с половиной половых актов. С середины акта, без всякого предупреждения, снова начиналась реклама. И всякий желающий мог любоваться на какие-то совершенно скабрезные хари псевдоисполнителей псевдорусских частушек. Хари пели про какой-то частный коммерческий банк, обеспечивающий вклады населения пятьюстами процентами годовых.

«Надо же! – снова изумился Константин Матвеевич. – Частный коммерческий банк (74). А ведь не прошло и полгода…»

Затем снова звучал мерзко сквернословящий Гоблин, мелькали сцены насилия и любви в самом неприкрытом её виде, а после – на самом «интересном» месте – фильм прерывался на очередную рекламу, и на экране появлялись новые хари, рекомендующие записываться на жильё и автомобили, причём за совершенно смешные деньги: сегодня вы платите первоначальный взнос, через месяц получаете желаемое – жильё или автомобиль – а после доплачиваете ещё какие-то копейки.

«Нет, ну надо же! – ещё больше удивлялся Сакуров. – Неужели найдётся какой-нибудь дурак, который сначала отнесёт свои кровные, а потом будет ждать, когда ему дадут квартиру или автомобиль? Или найдётся такой осёл, который отдаст на хранение свои кровные такому совершенно жуликоватому новому русскому коммерческому банку?»

Думая так, он жестоко ошибался, потому что Варфаламеев не зря с таким вниманием разглядывал происходящее на экране. Дело в том, что умница бывший лётный штурман, овладевший кучей разнообразных знаний, давно лелеял мечту как-нибудь разбогатеть по-быстрому и слинять за кордон с такими деньгами, с какими ему было бы не стыдно показаться бывшей жене и детям. В общем, бывший лётный штурман таки откладывал кое-какие деньги на мечту и, как только появились первые предложения вложить их под пятьсот процентов годовых в один из банков или в новую квартиру, часть своих кровных на недопитом спирту свёз в один из новых русских коммерческих банков, а часть вложил в будущую квартиру, которую потом собирался выгодно продать.

Семёныч, в отличие от Варфаламеева, умницей не был, но ещё больше стал считать всех дураками с тех пор, когда первый из деревенских, как только появилась первая реклама о капиталистических возможностях в виде обретения ненормальных процентов, вступил в деловые отношения с каким-то столичным банком. Вступил и злорадно помалкивал, стопроцентно предвкушая те времена, когда он победно выложит на общий банкетный стол двести пятьдесят тысяч новых русских рублей вместо пятисот таких же, но в прошлом году. Ну, да, Семёныч, будучи не в ладах с арифметикой в целом и подсчётами накопительных сумм по процентным ставкам в частности, просто умножил в столбик пятьсот рублей своего вклада на пятьсот обещанных процентов.