неизвестен Автор - Воспоминания о К Марксе и Ф Энгельсе (Часть 2)

Элеонора сказала:

- Он побежал к Тодди, она только что принесла ему потомство.

Едва она успела это сказать, как в передней послышалось царапание и в комнату ворвался Виски, а за ним Тодди. Молодая мать помчалась прямо ко мне, приветствовала меня как друга и поспешила обратно к своей семье. Виски в это время стоял на ковре, горделиво помахивая хвостом и поглядывая то на одного, то на другого, как бы говоря:

- Посмотрите, как хорошо я знаю, что надо делать!

Д-р Маркс был очень тронут этим проявлением собачьей сообразительности. Он заметил, что совершенно очевидно, что собака побежала вниз, чтобы сообщить своей маленькой подруге о прибытии старого друга и об ее обязанности немедленно пойти и засвидетельствовать свое почтение. Тодди, как примерная супруга, оторвалась от своих визжащих детенышей, чтобы выполнить его распоряжение.

* - "книга" и "заяц". Ред.

225

Судя по книгам, плотно заполнявшим книжные полки, д-р Маркс должен был обладать широкими и разнообразными познаниями в области английской литературы, в том числе и художественной. Я однажды заметила у него на столе книгу сэра Чарлза Лайеля, а рядом с ней роман Булвер-Литтона "Пелэм, или Приключения джентльмена". И я вспоминаю обсуждение за завтраком авторов викторианской эпохи и восхищение Шарлоттой и Эмилией Бронте, высказанное всеми членами семьи, их обеих они оценивали много выше Джордж Элиот. Отношение д-ра Маркса к семье было поистине трогательным. Он был ласков и внимателен по отношению к жене, смерть которой, мне кажется, ускорила его собственную кончину. С Элеонорой он обращался с той снисходительной нежностью, какой награждают любимого, но изрядно своенравного ребенка.

Она была действительно своенравным, но при этом необычайно ярким существом, с острым, логичным умом, тонким знанием людей и изумительной памятью. Одно время она работала в Британском музее вместе с покойным д-ром Фарнивелом над ранними изданиями Шекспира. Это была область, к которой она, как я уже говорила, испытывала особый интерес. Но огромный интерес был у нее и ко многим другим областям. Она была членом обществ почитателей Браунинга и Шелли, часто выступала на социалистических митингах, хорошо знала старую и современную драматургию и редко пропускала премьеры. К Ирвингу она относилась с пылким восхищением, и наши взносы в Догбе-ри-клуб 492 употреблялись на покупку билетов на его премьеры. Он обычно оставлял в этих случаях для клуба первый ряд бельэтажа - лучшие, на мой взгляд, места в театре.

Однажды, еще до моего вступления, клуб преподнес ему лавровый венок и он, принимая его, поцеловал руку Элеоноре. Она потом хранила белую лайковую перчатку, которой касались его губы, как драгоценный, почти священный предмет. Это было вообще характерным для нее: она либо страстно восторгалась, либо глубоко презирала; либо пламенно любила, либо горячо ненавидела. Среднего для нее не существовало. Она обладала поразительной энергией, исключительной восприимчивостью - при этом была самым веселым существом

226

в мире, когда не была самым печальным. Замечательной была и ее внешность. Она не была подлинной красавицей, но производила впечатление красивой благодаря своим сверкающим глазам, великолепному цвету лица и темным вьющимся волосам.

Совершенно естественным было полное ее взаимопонимание с отцом, политические убеждения которого она полностью разделяла. Она была, пожалуй, несколько нетерпимой к тем, чьи взгляды отличались от ее собственных. Те качества, которые считались достоинством дам викторианской эпохи, она презирала. К всяческому "рукоделию" относилась с пренебрежением; ручное шитье считала излишним при существовании швейных машин. Я еще помню, как она возмущалась, придя однажды ко мне за книгой, которую давала почитать, и увидев, что я сижу с иголкой, в то время как недочитанная книга лежит около меня на столе.

Этот факт был для нее признаком умственной, если не моральной отсталости, и она высказала свое мнение с драматической силой. Она была артистична до глубины души, и я думаю, что одним из самых болезненных разочарований в ее жизни было то, что она так и не стала актрисой. Некоторое время она занималась с г-жой Герман Визн, пока эта дама не заявила ей с неохотой, что она никогда не станет действительно крупной величиной на сцене и ее мечты о славе беспочвенны. О том, чтобы играть вторую скрипку, не могло быть и речи. Она явилась ко мне в тот день, когда г-жа Визн сказала свое последнее слово, бледная, в трагическом отчаянии. Некоторое время она сидела в своей излюбленной позе на ковре, охватив руками колени и глядя на огонь. "Тебе не надоела жизнь?" - спросила она.