Габриель Марсель - Быть и иметь

Понятие, введенное древнегреческим философом Анаксимандром.

Является первоначалом всего и означает "бесконечное", "неопределенное". — Прим. ред.

Реальнейшее сущее (лат.) — Прим. ред.

Сегодня мне это кажется спорным (апрель 1934).

Имеются в виду основные понятия философии Гуссерля "мнение",

1 Самый простой пример — это прошлое, которое больше не существует, но я не могу сказать, что его нет.

Точнее, не существует аргументов, чтобы "обесценить" саму потребность в онтологии. Но стоило бы задуматься, является ли в действительности нормальным обостренное ощущение повсюду подстерегающей опасности. Оно далеко не так элементарно связано — как полагают некоторые — с внезапным нарушением первоначально стабильного или установленного порядка. Надо сказать, что онтологическая неудовлетворенность становиться отчетливее и острее, когда человек оказывается в ситуации, раскрывающей ему опасность как составную часть самой реальности его существования. Это, несомненно, образует единую направленность мысли от Кьеркегера де Хайдеггера (апрель 1934).

Подумать над тем, что такое жить на наличные; рассчитывать свою

жизнь.

Едва ли есть необходимость упоминать, что все это касается метафизической проблемы молитвы.

Нужно будет задаться вопросом, какой вид науки приводит к отчаянию, и в какой мере эта наука обречена сама. Проблема "наука — надежда" фундаментальнее, чем проблема "детерминизм — свобода". Надо будет вернуться к идее утраты, к которой я уже приблизился раньше. Увидеть, как надежда погружается в невидимое (запись от 8 декабря 1931).

Мне кажется, что здесь вскрываются самые корни атеизма. Бог, которого отрицает атеизм, в действительности есть некто.

Эти замечания открывают новый угол зрения на комплекс проблем, возникших вокруг физического чуда, или, точнее, на скрытые связи, существующие между известной степенью внутреннего совершенства (святостью) и проявлением сверхъестественных способностей. Возможно, субъект в той мере реально является рабом своего тела, в какой он стремится им обладать. Может стремление, которое выглядит как признак силы, есть признак рабства? Это имело бы массу следствий. В частности, с этой точки зрения надо рассматривать проблему чудесных исцелений. Уместно задаться вопросом: не может ли факт, что мы кому-то доверяемся, на кого-то полагаемся вовлечь (с долей вероятности) трансформацию того, что мы столь туманно называем единством души и тела? Нетрудно понять: сопротивляющийся болезни больной, сохраняющий стремление распоряжаться своим телом, как ему заблагорассудится, но одновременно вынужденный признать, что "реальность" игнорирует это стремление, ipso facto оказывается в состоянии физической немощи — бесконечно более радикальной, нежели тот, кто, напротив, уповает на Высшую Силу, каковы бы ни были его представления о ней. Я хочу лишь указать на этот факт. Было бы дерзостью и неразумием стремиться к большей ясности. Едва ли можно согласиться, что сам акт, посредством которого больной доверяется Богу, автоматически влечет за собой перемену к лучшему в его состоянии. Если бы это было так, акт доверия перестал бы быть таковым; он превратился бы в свою противоположность. Но разве можно не заметить здесь таинственной связи свободы и благодати? (запись августа 1934).

По-моему, я должен здесь отметить фундаментальное соответствие этих взглядов со взглядами Ясперса, которых я еще не знал в 1931 (записано в августе 1934).

Революционер, который решает погибнуть за революцию или за партию и т. д., сливается в одно целое с тем, за что он отдает свою жизнь. Именно партия или революция для него в этом случае "больше я, чем я сам". Это отождествление лежит в основе его действия и придает ему смысл. Могут сказать: "Но у него даже нет притязаний увидеть успех дела, ради которого он жертвует собой, и, следовательно, воспользоваться этим успехом; он, значит, отвергает всякое вознаграждение, всякую плату. Христианин же, например, представляет, что он будет сам, персонально, связан с победой. которую он подготовил. Нельзя, следовательно, говорить о бескорыстии в этом случае". Все дело в том, чтобы узнать, как точно оценивается действие, которым я стремлюсь подготовить некое состояние вещей (результат), не намереваясь им воспользоваться. Здесь, мне кажется, изобилуют иллюзии и ошибки. "Я его не использую", — говорю я; и все же некоторым образом я им пользуюсь заранее, я предвосхищаю использование, по крайней мере, настолько, насколько я предвижу мое собственное уничтожение; более того, возможно, что только это использование я и предвосхищаю, так как мое уничтожение как таковое есть лишь небытие и, следовательно, непредсказуемо.