Владимир Библер - Век просвещения и критика способности суждения. Д. Дидро и И. Кант

Мне кажется, что такой точкой оказывается в <���Салонах> Дидро и в салонах Парижа превращение <���просвещенного вкуса> в особую форму ощущения, общения с самим собой, общительности как таковой, легкой, непринужденной, свободной по духу и почти свободной… от всякого содержания. Наслаждаясь произведением искусства, я беседую <���по поводу>, спорю, не соглашаюсь, обмениваюсь фантазиями, новеллами, — только чт сочиненными и тут же позабытыми, — я сталкиваю в своем сознании неопределенные мысли, различные нравственные оценки; я гармонизирую эт произвольные продукты моей фантазии, я удерживаю их — свои мгновенные создания — от столкновения, от непримиримости, от угрюмости и фанатизма… Я — человек хорошего вкуса, я — просвещенный человек. Я — человек <���Салонов>. Впрочем, известно, какими социально значимыми оказались салоны Парижа…

Но скорее к Канту. Иначе мы скажем все относящееся к <���Критике способности суждения>, делая вид, что придумали это сами — автор и читатель…

В нашем анализе <���Салоны> Дидро представляли стихию просвещенного вкуса и были тем <���образом культуры> века Просвещения, который м стремились понять.

<���Критика способности суждения> Канта уже не относится, во всяко случае непосредственно, к этой культурной стихии. Кант не столько обладает просвещенным вкусом, сколько его определяет. Кант замыкает ве XVIII и начинает XIX, первым делом которого (в сфере культуры) было воспроизвести историческую реальность века XVIII как нечто культурно значимое, т. е. окончательно превратить Просвещение в образ культуры. В деятельности Канта культура эпохи Просвещения преодолевалась, подвергалась критике, оказывалась уже неспособной к новому самостоятельном творчеству, но зато приобретала способность постоянного воспроизведения — в новых и новых формулировках, новых и новых поворотах своего культурного смысла.

Кант превратил культуру Просвещения в постоянное предчувствие, своеобразную <���синюю птицу> просвещенного вкуса.

<���Часто приходится слышать: это хорошо, но это вчерашний день. А говорю: вчерашний день еще не родился. Его еще не было по — настоящему. Я хочу снова Овидия, Пушкина, Катулла, и меня не удовлетворяет исторический Овидий, Пушкин, Катулл… Это свойство всякой поэзии, поскольку он классична. Она воспринимается как то, что должно быть, а не как то, что уже было… Ни одного поэта еще не было. Мы свободны от груза воспоминаний. Зато сколько редкостных предчувствий: Пушкин, Овидий, Гомер> [28] Там же. С.7–8. .

В контексте причинных определений Просвещение, конечно, возникл единожды, под влиянием сложнейших социальных сил, общественных отношений.

И в этом контексте итогом Просвещения была Французская революция. Но вернемся к проблемам культурной целостности. Возникнув в ход социального развития, культура Просвещения, как и любая другая культура, начинает затем определяться своим собственным смыслом и, превращается в <���образ культуры>, действует — в веках — как особый субъект деятельности, Смысл этой культуры, как смысл любого культурного феномена, не може быть объяснен причинами его возникновения. В этом плане именно Кан или Гегель — или, если взять совсем в другом разрезе, Пушкин — был творцами культуры прошедшего века — XVIII — го. Они, участвуя в создани века XIX — го, превращали историческую феноменологию Просвещения нечто культурно непреходящее, в источник бесконечного культурного обновления.

Вот почему именно в свете кантовской <���Критики способности суждения> (и вообще <���Критик> Канта) можно понять не только своеобразие просвещенного вкуса, но сам век Просвещения, саму идею Просвещения ка культуроформирующую идею. Я сказал, что такую роль могут сыграт <���Критики> Канта вообще, и все же это не точно. <���Критика способности суждения> имеет здесь особенное значение. Особый смысл.

<���Критика способности суждения> (1790) — последняя <���Критика> Канта — до сих пор остается философской загадкой. В гигантской <���Кантиане> она все время выглядит как‑то очень неустроенно. С трудом влезает в общую схему <���Критик>. Делает непоследовательными, неясными, незаконченными и <���Критику чистого разума>, и <���Критику практического разума>. Грандиозная систематика Канта в <���Критике способности суждения> как‑то н срабатывает, рассыпается в отдельные тонкие парадоксы и афоризмы. В этой последней <���Критике> начинается — по мнению историков философии — упадок творческих сил Канта, особенно резко проявленный в <���Антропологии…>. Я сейчас не думаю вдаваться в философский спор. На мой взгляд, кстати, и <���Антропология> Канта недооценена. И без нее кантовска система в целом будет понята неверно, схоластически. Что же касается <���Критики способности суждения>, то, может быть, она и загадочна, но, перефразируя слова Маркса о <���Феноменологии духа> Гегеля, можно сказать, что именно в этой последней кантовской <���Критике> заключены тайны исток всей кантовской философии в целом. Дело не в том, что сама эта <���Критика> непонятна и загадочна. Дело как раз в том, что она сдвигает всю кантовскую систему и показывает загадочность и странность остальных кантовских <���Критик>, не позволяет — к счастью! — свести концы с концам в отношении теоретического и практического разума и тем самым раскрывает действительный, а не школьный смысл философии Канта.