Камилл Фламмарион: Философские сказки

Академики разобрали только эту последнюю фразу, быть может, потому, что рассуждения двух навозных жуков походили на их собственные.

На обратном пути в город они продолжали свой разговор. «Нет, —говорил член академии физических наук,—пропорция вдыхаемого воздуха не может быть изменена для отправлений легких; атмосфере Марса, чтобы быть обитаемой, недостает 79 атомов кислорода и 21 азота, но ни одним атомом ни более, ни менее».

Это было в 185 году по нашему летосчислению—тогда несуществовавшему,—ведь все знают, что христианская эра была установлена только в VI веке, а вошла в употребление только в VІІ—это было, говорю я, в 938 году с основания Рима, в царствование императора Коммода, пять лет спустя после смерти Марка Аврелия. Карфаген считался африканским Римом и Афинами, центром наиболее совершенной цивилизации. Апулей, ритор и поэт, бывший первосвященник, был там первым по красноречию и, несмотря на 71 год продолжал вести деятельный образ жизни посреди элегантного и богатого общества, защищая еще наиболее крупные процессы. Карфагенский Сенат воздвиг ему статую в общественном месте, и к подножию именно этой статуи пришел он держать речь по поводу астрономической системы Фалеса Милетского и богов Олимпа, когда один молодой человек, лет 25ти, слушавший его очень внимательно с горящими глазами, кинулся к нему в тот момент, как его слушатели заключили оратора в свой круг, поздравляя его, и громко крикнул ему:

— Учитель! Семь мудрецов Греции сущие невежды, Фалес не знал мировой системы, а олимпийских богов нет и никогда не было!

— Кто этот молодой безумец?—спросил, подымая руку, чтобы ударить его, один из слушателей, консул Эмилий Страбон.

— Я совсем не безумец, я, как и вы, карфагенский гражданин, подобно вам имеющий право мыслить и философствовать и, если бы вы только захотели, я разбил бы все доводы нашего красноречивого учителя.

— Это предложение не только глупо, но и дерзко,—заметил другой слушатель,— никто из нас не будет терять времени на слушание всякого вздора.

Но Апулей позволил к себе приблизиться своему противнику. Автор «Золотого осла», «Флорида» и «Демона Сократа» проповедовал в своих сочинениях самую широкую терпимость, был человеком мягким и снисходительным и любил молодежь.

— Мой друг,—сказал он,—я был бы рад поболтать с вами. Будь то в термах, в портике, будь то в ареопаге, в храме Эскулапа, — всюду мы легко можем встретиться и совершить вместе прогулку. Здесь, при этой все еще не пришедшей в себя публике, не место вступать в прения.

Этот молодой человек оказался никем иным, как Тертулианом, сыном римского центуриона, состоящего на службе у африканского проконсула; он изучал правоведение и готовился вступить в профессорское звание. Его родители были язычники, подобно Апулею и всему карфагенскому обществу. Христианское же учение было отчасти распространено среди простого народа, рабов, ремесленников, среди привратников трибуналов, и его последователи также презирались, как несостоятельные иудеи и пьяницы. Молодой адвокат встретился с некоторыми из них несколько недель тому назад, но отнесся к ним презрительно, и как раз накануне речи знаменитого трибуна апостол Евангелия поколебал в нем веру в языческий пантеон и показал ему превосходство евангельской проповеди. Итак, Тертулиан был неофитом, то преисполненным усердием, то начинающим сомневаться, еще колеблясь в выборе между философскими системами прошедшего и настоящего. Несколько дней спустя после этой встречи на форуме, он явился к Апулею, представился ему, заинтересовал учителя своими вопросами и сопровождал его, во время захода солнца, на его прогулке, которую тот часто совершал по направлению к берегу моря между двумя знаками водяных часов.

* * *

— Дорогой ученик,—начал Апулей,— я люблю вашу восторженную натуру, но я не желал бы видеть вас на ложном пути. Я знаю все, что вы рассказываете об этой иудейской секте. Поверьте в этом моей опытности: это мечтатели, несчастные галлюцинаторы. Эта секта не имеет никаких ни моральных, ни интеллектуальных достоинств.

Молодой человек смутился.

— Это таинство,—ответил он, — в которое мы должны верить, не постигая его.

— A ваш рассудок, что вы с ним делаете?

— Мы покоряем его. Но мы знаем, что чудеса Іисуса Христа служат доказательством его божественности.

— A чудеса храма Эскулапа?

— Они —порождение дьявола.