Только возможная экзистенция может ощутить, на границах познанной ею в «сознании вообще» эмпирической действительности и открывающейся ей в коммуникации экзистенциальной действительности, подлинное бытие трансценденции.
Так, например, часто в ситуациях жизни самое для нас важное бывает случайным. Если в таком случае мы говорим, что все, тем не менее, есть лишь комбинация необходимых закономерных взаимосвязей, то для всеобщего знания и в самом деле не существует ничего иного. Но в конфетной ситуации побудительная сила остается все-таки за непредсказуемостью, как решающим элементом действительного. Задают вопрос: в каком качестве действительно непредсказуемое, коль скоро оно непознаваемо? Утверждение о всеобъемлющем механизме каузальных взаимосвязей и утверждение о том, что мы, несмотря на принципиальную предсказуемость решительно всего, «еще не можем предсказать», представляют собою неистинную антиципацию. Только в пограничной ситуации историчной определенности возможная экзистенция может постичь в непредсказуемой случайности решительную действительность, как границу эмпирической действительности.
Каждое определенное понятие действительности отграничивает ее от недействительного. Как возможная экзистенция, я вопрошаю, — не изучая, не определяя действительность, но вновь собирая себя из всякой особенности, — об абсолютной действительности. Эта действительность трансцендентна для меня; но в имманентности эмпирического существования и экзистенции я способен переживать границы, на которых эта действительность бывает для меня живым присутствием.
Трансценденция как та действительность, о которой вопрошает экзистенция, уже не может быть опрошена ею всеобщезначимым образом. Ибо она затрагивает меня как действительность без возможности, как абсолютная действительность, за пределами которой нет ничего: предстоя ей, я немею. То, что я познаю как эмпирическую действительность, я постигаю как возможность благодаря условиям ее осуществления; я пытаюсь при помощи своего познания целесообразно изменить конкретно-действительное. То, чем я овладеваю как самобытием, я сознаю как возможность, которая решает о своей действительности через посредство моей свободы; эта возможность не творит мне никакого предмета, как цели, и никакого плана, как пути, но она есть содержательное пространство, из которого раздается призыв ко мне как самобытию, с тем чтобы я осуществил. Напротив, действительность трансценденции не допускает обратного перевода на язык возможности: поэтому она не есть эмпирическая действительность, в ней нет той постижимой для нас возможности, в силу которой она действительна, не по недостатку, а потому, что это разделение возможности и действительности есть недостаток эмпирической действительности, всегда имеющей вне себя нечто иное; поэтому, далее, она не есть экзистенция; в ней нет возможности принятия решений (Möglichkeit des Entscheidens), не по недостатку, но, наоборот, потому, что возможность решения (Entscheidungsmöglichkeit) есть выражение недостатка, присущего экзистенции во временном существовании.
Поэтому там, где я сталкиваюсь с действительностью, не превращающейся в возможность, там я встречаю трансценденцию.
Если трансцендентная действительность не встречается мне как эмпирическая и не есть также экзистенция, то она, следовательно, — можно было бы заключить, — должна быть потусторонней действительностью. Метафизика тогда есть знание о сокровенном мире (Hinterwelt), недоступно наличествующем за пределами действительного мира, где-то еще. Трансцендируя, я вступаю на некий путь в этот иной мир. Кто-то мнит, будто однажды ему посчастливится, повезет, и он сможет рассказать об этом мире.
Это удвоение мира оказывается обманчивым. В иной мир мы переносим только те вещи и события, которые есть и в этом мире, фантастически увеличенные, уменьшенные и в различных сочетаниях. Образы и истории из иного мира, рождаемые воображением рассказчика или конструирующего рассудка, становятся объектами боязни или утешения оттого, что мы трактуем их как иную эмпирическую действительность. Потусторонний мир как всего лишь иная действительность должен пасть как иллюзия.
Но как же можно тогда приступить к действительности трансценденции? Индивиду невозможно своими силами, по самовольному почину, словно бы выведать, что такое эта действительность. Неисследимая традиция говорит ему на языке метафизической предметности о том, что он, обязанный этой традиции, может пережить опытом как действительность в своем собственном настоящем.
Читать дальше