Г Шпет - Эстетические фрагменты

Но и дальше, если "предложение" ("суждение") определяется только синтаксической формою, то не все предложения суть (?(((, т.е. имеют значение-смысл. Обратно, если предложение непременно включает в себя смысл, такие словарные словосочетания, "фразы", как "pisum - горох", "die Stadt город", не суть предложения. А фразы типа: "горох есть стручковатое растение" или "горох есть род растений из семейства бобовых" - должны рассматриваться то как фразы без смысла ("осмысленные" только телеологически или прагматически), то как предложения (со смыслом), в зависимости от того, пользуемся (поэтому-то "сами по себе", изолированно они и имеют только служебное, инструментальное "значение") - мы ими как номинальными (называющими "вещь") и классификационными определениями, или как объяснительными, например, предложениями, одушевляющими фразу смыслом через "включение" вида в род. То или иное применение фразы определяется опять-таки контекстом. Простейший способ создать контекст будет, например, сказать: ""Горох есть стручковатое растение" есть номинальное определение", каковой оборот в практике речи сплошь и рядом просто "подразумевается". Тогда сразу понятно (если новая фраза не есть опять номинальное определение, которое можно таким образом спускать ad infinitum), почему фраза "горох есть стручковатое растение" лишена смысла, - это есть просто лексис.

В некоторых герменевтиках предлагалось говорить о "значении" слова, когда оно помещено в лексиконе или берется изолированно, и о "смысле" - в связной речи. Это и непрактично и теоретически необоснованно, потому что "значение" как термин с его разными смыслами - не только омоним, но и модус суппозиции. Мы будем различать номинативную функцию слова, resp. номинальную предметность слова, и функцию семасиологическую, resp. смысловую предметность. Nomen, название как такое, есть эмпирическая, чувственно-воспринимаемая вещь. Оно есть знак, signum, связанный с называемой вещью не в акте мысли, а в акте восприятия и представления. Если угодно, можно назвать эту связь ассоциативною, не для "объяснения", а для того, чтобы у называемого факта, "вещи" было свое "название", "указывающее" на то, что эта связь не связь мышления, resp. суждения, а связь автоматически-чувственная. Ее может "устанавливать", "переживать", испытывать и субъект не-мыслящий, например, животное (если оно есть существо не-мыслящее). Вещь, например, зрительно и осязательно данная (топор, этот человек), ассоциативно связана с вещью, данной слуху (со звуками: "топор", "Алексей"). Ассоциация - по смежности, в редких случаях - по сходству (ку-ку - кукушка). Таким образом, слово как средство, орудие, в его номинативной функции есть просто чувственно-воспринимаемая вещь, вступающая в чувственно-воспринимаемую связь с другою чувственно-воспринимаемою вещью. Нужно ли добавлять, что в номинативном (не номинальном) предложении или суждении, в которое номинация входит как подлинный смысл, как семасиологическое одушевление, мы уже имеем дело с другой функцией слова - с другой ступенью и с другим предметным моментом в структуре самого слова.

Оставляю в стороне другие образования и суппозиции слова в его номинативном качестве, хотя они весьма интересны и для полного учета эстетических свойств слова нужны и поучительны. Например, "горох и пр<����оч.>" служил мне в моем изложении "примером", т.е. опять новое прагматическое, но не смысловое "значение" слова, новая прагматическая суппозиция; или почему я взял в пример "горох"? - потому что, например, надоело замызганное в логиках и психологиках "яблоко", а может быть, и по более сложным и "глубокомысленным" соображениям, может быть, по случайной ассоциации и т.п. - все это психологическое, "личное", субъективное обрастание, ek parergou, но не вокруг смысловой, а около той же номинативной функции слова, направленной на вещно (res) предметный момент словесной структуры. Все эти "субтильности" требуют особой и специальной работы. Моя задача - только самая общая, минимальная схема.

3

А

Дальше как будто легче; эквивокаций и омонимов не меньше, но разобраться в них проще, и их отношения нагляднее и яснее, потому что от чувственного переходим к умственному.

Когда мы слышим из уст N слово, которое воспринимаем как номинальный знак вещи, мы не только обращаемся к этой вещи - наличной или вспоминаемой. Бывает, что и вещи этой нет налицо, и не вспоминается ничего конкретно-определенного (если еще сама вещь конкретна) или мы даже и не знаем, какая определенная вещь названа. Собственно даже, если нет прямого указания (например, указательным пальцем, тростью и т.п.), которое может дать повод к возникновению у нас приблизительно такого представления вещи, какое имеется у N, то мы никогда не знаем, какую именно вещь называет N, какое у него представление ее и о ней. Сам N, называя вещи, если он пользуется не только собственными, но и нарицательными именами, называет их неопределенно, т.е. и он это делает, и нас заставляет относить названия к целому ряду, к группе или множеству вещей, так что и для него и для нас с точки зрения познания и понимания безразлично, какая вещь будет представлена. Существенно только то, что N, называя, и я, слыша слово-название, будем подразумевать под словом одно и то же. Это есть предмет, о котором идет речь, о котором высказывается "слово". При всем многообразии потенциально называемых вещей они относятся к одному формальному единству - онтическому, или единству предмета. По своим формальным качествам и по отношению к другим предметам предмет характеризуется как род, вид, класс и т.п. Предмет может быть также конкретным, абстрактным, коллективным, вещественным (масло, кислород и т.п.) и т.д.