Никита Покровский - Генри Торо

Еще в «Долге гражданского неповиновения» Торо высказал мнение, что даже один человек может всколыхнуть огромную страну. В лице Дж. Брауна философ увидел не только выдающегося героя, но и мессию трансцендентного добра. Во всяком случае Дж. Браун представлялся философу примером идеальной личности: «Человек редко встречающегося здравого смысла и удивительной прямоты поведения; трансценденталист в высшей степени, человек идей и принципов — вот кто такой Джон Браун» (10, 4 , 413).

В «Речи» встречается немало мыслей, родственных идеям «Долга…». Дж. Браун, по словам Торо, «имел мужество встать на пути страны, когда она пошла по неверному пути» (там же, 411). «Единственное правительство, которое я признаю… — добавляет он, — это сила, устанавливающая справедливость» (там же, 430). «Разве такое невозможно, чтобы индивид был прав, а правительство при этом не право?» (там же, 437). Эссе в целом свидетельствует о попытках Торо примирить в теории принципы трансцендентального морализма с преклонением перед мужеством бесстрашного повстанца.

Еще в своем очерке «Рабство в Массачусетсе» Торо с горечью писал о трагической утрате веры в социальную справедливость: «Я жил весь последний месяц… охваченный чувством неизмеримой утраты. Я сперва не мог понять, что со мной. Наконец понял: я потерял свою страну» (там же, 405). Раздвоенность мировоззрения стала постепенно преодолеваться Торо, когда он оказался свидетелем самоотверженного поступка Брауна. И сколь бы ни были убедительными теоретические доводы в пользу того, что «Речь» полностью продолжает линию «Долга гражданского неповиновения», налицо заметное смещение акцентов: в «Речи» повышается роль социально-политических оценок. Философ-трансценденталист не только восхищается бесстрашием Дж. Брауна, но и разделяет его социальные взгляды. «…Это была, — писал Торо, — его (Дж. Брауна. — Н. П. ) собственная концепция о том, что человек, желая освободить раба, имеет полное право силой вмешаться в дела рабовладельца… Я согласен с ним» (там же, 433). Но это согласие было продиктовано Торо чрезвычайными обстоятельствами. В идеале же революция, по мнению философа, все-таки должна быть бескровной. В записке, переданной друзьям перед казнью, повстанец писал: «Я, Джон Браун, теперь вполне убедился, что только кровь смоет великое преступление этой греховной страны. Я думаю, что напрасно тешил себя мыслью, что этого можно достичь без кровопролития». Быть может, эти слова адресовались и Торо.

Последний этап эволюции мировоззрения Торо показывает, что, несмотря на трансценденталистскую подоплеку взглядов философа, сила его демократических убеждений была необычайно велика. Она заставила его в момент нарастания революционной борьбы американских негров и фермеров встать на их сторону. Развитие социальной борьбы оказало на философа решающее влияние. Приверженность Торо к непротивленчеству на ранних этапах своей эволюции не в последнюю очередь объяснялась отсутствием реальных общественных сил, способных изменить социальный уклад. Но когда эти силы заявили о себе во весь голос, философ счел необходимым присоединиться к ним.

При всей сложности и противоречивости социально-философского мировоззрения Торо его ведущей тенденцией, всякий раз заявлявшей о себе и пробивавшей себе путь, оказывалась тенденция демократическая. Она часто вступала в конфликт с трансцендентализмом Торо, и это служило причиной идейной непоследовательности и компромиссности тех или иных решений философа, но в исторической перспективе Торо и сегодня все же предстает как один из поборников традиции, выросшей из революционной борьбы американского народа за независимость и предворявшей леворадикальную идеологию второй американской революции — Гражданской войны 1862–1865 гг.

ыне, когда Генри Дэвид Торо по праву стал рассматриваться в числе наиболее выдающихся представителей американской культуры, а его книга «Уолден, или Жизнь в лесу» повсеместно признана классическим произведением мировой литературы, история медленного и трудного роста его известности представляется особенно парадоксальной.

Почти полностью игнорируемый своими согражданами как писатель и философ, Торо еще при жизни стал одной из «достопримечательностей» Конкорда: молва издевательски славила полоумного чудака, презревшего каноны американского здравого смысла и отдавшего все свое время бессмысленным прогулкам в лесу. За ним навсегда закрепилась слава вольнодумца, что вызывало ненависть обывателей. По свидетельству жителей Конкорда, где похоронен Торо, до самого последнего времени на кладбище Сонной лощины приходила дряхлая старушка. Положив цветы на могилы Эмерсона и Готорна, она поворачивалась к надгробному камню на могиле Торо и, потрясая сухонькими кулачками, кричала: «И ничего тебе, грязный безбожник!» С легкой руки бывших соратников и товарищей Торо по Трансцендентальному клубу его имя в течение полувека ассоциировалось в сознании американцев с писателем-пейзажистом весьма ограниченного таланта и уж во всяком случае сугубо регионального значения. Действительно, «нет пророка в своем отечестве»: зарубежная слава Торо — в Англии, Германии и России — намного опередила его признание на родине.