Михаил Бакунин - Анархия и Порядок

Кроме того, мы находим в христианском обществе новый факт: неизбежное отныне отделение Церкви от Государства. Это отделение было естественным следствием международного всемирно человеческого принципа христианства ( не человеческого, но божественного ). Пока культы и Боги были исключительно национальные, они могли, они даже должны были сливаться с национальным Государством. Но как только Церковь приняла этот характер всеобщности, то стало необходимым ввиду того, что осуществление всемирного Государства было материально невозможным ( и, однако, ничто не должно бы было быть невозможным для Бога ), чтобы Церковь терпела вне себя существование и организацию национальных государств, подчиненных лишь ее высшему руководству и не имеющих право существовать иначе как с ее санкцией, но имеющих все же отдельное от нее существование. Отсюда вытекала исторически необходимая борьба между двумя одинаково божественными учреждениями, Церковью и Государством; Церковь не желала признавать никакого права за Государством иначе как при условии, чтобы это последнее преклонилось перед превосходством Церкви, а Государство заявляло, напротив того, что раз оно установлено самим Богом точно так же как и Церковь, то оно не должно зависеть ни от кого, кроме Бога.

В этой борьбе Государства против Церкви концентрация могущества Государства, представленного королевством, опиралось главным образом на народные массы, более или менее порабощенные феодальными сеньорами, частью на деревенских рабов, но больше всего на городское население, на нарождающуюся буржуазию и на рабочие корпорации; между тем как Церковь находила себе весьма заинтересованных союзников в лице феодальных сеньоров, естественных врагов централистского могущества королевства и сторонников разложения национального единства и разложения Государства. Из этой тройной борьбы, одновременно религиозной, политической и социальной, родилось протестантство.

Торжество протестантства имело следствием не только отделение от Церкви и от Государства, но еще во многих странах, даже католических, и действительное поглощение Церкви Государством и, следовательно, образование абсолютных монархических государств, зарождение современного деспотизма. Таков был характер, принятый со второй половины семнадцатого века всеми монархиями на Европейском континенте.

По мере того, как отдельная власть Церкви и феодальная независимость сеньоров поглотилась высшим правом современного Государства, крепостничество, как коллективное, так и индивидуальное, народных классов, включая сюда буржуазию, рабочие корпорации и крестьян, необходимо должно было также исчезнуть, уступая постепенно место установлению гражданской свободы всех граждан или скорее всех подданных Государства ( другими словами, более могущественный, но не менее грубый и, следовательно, более систематически давящий деспотизм Государства приходит на смену деспотизму сеньоров и Церкви ).

Церковь и феодальное дворянство, поглощенные Государством, сделались его двумя привилегированными сословиями. Церковь все более и более стремилась превратиться в ценное орудие правительства, направленное уже больше не против Государства, но действовавшее внутри и к исключительной выгоде государства. Она получила отныне от Государства важную миссию управлять совестью, возвышать умы и быть полицией душ не столько для вящей славы Божией, сколько для блага Государства. Дворянство, после того как оно потеряло свою политическую независимость, сделалось прихлебателем монархии и, покровительствуемое ею, овладело монополией государственной службы, не зная отныне другого закона, кроме удовольствия монарха; Церковь и аристократия стали отныне угнетать народы не от своего собственного имени, но во имя и благодаря всемогуществу Государства1.

Наряду с этим политическим угнетением низших классов имелось еще другое иго, тяжело давившее на развитие их материального благополучия. Государство действительно освободило индивидов и коммуны от сеньоральной зависимости, но оно отнюдь не освободило народный труд, дважды порабощенный: в деревнях привилегиями, все еще связанными с собственностью, а также рабством, навязанным земледельцами; и в городах – корпоративной организацией ремесел; эти привилегии препятствовали окончательному освобождению буржуазного класса.

Буржуазия переносила это двойное – политическое и экономическое – иго с возрастающим нетерпением. Она сделалась богатой и интеллигентной, много богаче и много интеллигентнее, чем дворянство, управляющее ею и презиравшее ее. Сильная этими двумя преимуществами и поддерживаемая народом, буржуазия чувствовала себя призванной сделаться всем, а она была еще ничем. Отсюда вытекла революция.