Михаил Бакунин - Анархия и Порядок

9. В интеллектуальном и моральном развитии человечества, хотя и направляемом непрестанно вечным Провидением, форма религиозного откровения отнюдь не всегда необходима. Она была неизбежна в наиболее отдаленные времена истории, когда сознание, этот свет, одновременно человеческий и божественный, это постоянное откровение Бога в людях, не было еще достаточно развито. Но по мере того, как оно приходит в свой надлежащий вид, эта чрезвычайная необычная форма откровений стремится все больше и больше к исчезновению, уступая место более рациональным вдохновениям знаменитых философов, великих мыслителей, которые, будучи лучше, чем другие, вооружены этим божественным инструментом, пользуясь притом постоянно помощью Бога – хотя чаще всего невидимым даже для них самих образом, но иногда также ощущая в себе эту помощь (например, демон Сократа), – стремятся постигнуть усилиями своей собственной мысли тайны Бога – тайны, которые уже были им отчасти раскрыты, им, как и всем другим, всеми предыдущими откровениями. Таким образом, на их долю остается лишь труд развить и объяснить их, давая им отныне, как санкцию и как основание уже не какое-либо чудесное предание, но самое логическое развитие человеческой мысли.

В этом лишь метафизики и отделяются от теологов. Вся разница между ними в форме, но не по существу. Предмет их тот же самый: это Бог, это вечные истины, божественные начала, религиозный политический и гражданский порядок, божественно установленный и навязанный людям абсолютной властью. Но теологи ( многие, по-моему, более последовательные, чем метафизики ) претендуют, что люди могут возвыситься до сознания Бога лишь путем сверхъестественного откровения; между тем как метафизики уверяют, что могут познать Бога и все вечные истины единственной силой мысли, которая есть – утверждают они постоянно – откровение в одно и то же время и естественное (!), и постоянное Бога в человеке.

(Для нас, разумеется, одни так же нелепы, как и другие, и мы предпочитаем даже в смысле нелепостей тех, которые откровенно нелепы, нежели тех, которые делают вид, будто относятся с почтением к человеческому разуму.)

10. Из этой формульной разницы вышла великая историческая борьба метафизики с теологией. Эта борьба, бывшая, с одной стороны, законной и благодетельной, не преминула, с другой стороны, иметь отвратительные последствия. Она бесконечно содействовала развитию человеческого ума, освобождая его от ига слепой веры, под коим его хотели держать теологи, и давая ему признать свою собственную силу и свою способность возвыситься до божественных вещей – условие человеческого достоинства и человеческой свободы. Но в то же время она ослабила в человеке одно ценное качество: богопочитание, чувство набожности. Человеческий ум слишком часто давал увлечь себя страстью борьбы и легкими победами, которые ему удавалось одержать над всегда более или менее глупыми защитниками слепой веры и устаревших форм религиозных учреждений, и это приводило его к отрицанию самых основ веры. И особенно в минувшем (восемнадцатом) веке он довел свое заблуждение вплоть до провозглашения себя материалистическим и атеистическим и до желания низвергнуть Церковь, забывая в своем горделивом безумии, что, осмеливаясь отрицать Церковь, он провозглашал свое собственное падение, свою полную материализацию и что все его величие, его свобода, его сила заключаются именно в способности, свойственной ему, возвышаться до Бога, великого, единственного объекта всех бессмертных мыслей; забывая, что эта Церковь, которую он безумно претендует низвергнуть и которая, конечно, в отношении ее нравов, обычаев и форм, не стоящих на высоте века, оставляет много желать, есть тем не менее божественное установление, основанное, как и Государство, людьми боговдохновенными, и что еще и теперь она есть единственное возможное проявление Божества для невежественных масс , неспособных возвыситься до Бога самопроизвольным развитием их спящего еще интеллекта.

Это заблуждение философского ума, как ни плачевны его результаты, было, вероятно, необходимо для пополнения его исторического воспитания. Вот почему, несомненно, Бог потерпел его. Предупрежденный трагическим опытом минувшего века, философский ум знает теперь, что, разнуздывая свыше меры принцип критики и отрицания, он шествует к пропасти и придет к уничтожению; что этот принцип, совершенно законный и даже спасительный, когда он прилагается с умеренностью к преходящим и человеческим формам божественных вещей, делается мертвенным, ничтожным, бессильным, смешным, когда он нападает на Бога. Он знает, что есть вечные истины, которые выше всякого доверия и всякого доказательства и которые не могут даже быть предметом сомнения, ибо, с одной стороны, они нам раскрыты мировым сознанием, единодушным верованием веков и что, с другой стороны, они находятся в качестве врожденных идей в уме всякого человека и настолько свойственны нашему сознанию, что достаточно нам углубиться в самих себя, в наше интимное существо, чтобы они появились перед нами во всей своей простоте и во всей своей красоте. Эти основные истины, эти философские аксиомы суть: существование Бога, бессмертие души, свободная воля. Не может, не должно быть вопроса о том, чтобы оспаривать их реальность, ибо, как это столь прекрасно доказал Декарт, эта реальность нам дана, нам навязана тем самым фактом, что мы находим все эти идеи в сознании, которое наша мысль имеет о себе самой. Все, что нам остается сделать, – это понять их, развить их, согласовать в стройную систему. Таково единственное назначение философии.