Борис Кузнецов: Ньютон

Как уже говорилось, важнейшей внутренней коллизией классической науки XVII—XIX вв. была коллизия механики и теории поля. Коллизию динамической механики и вневременной схемы взаимодействий в «Началах» мы назвали диалогом Ньютона и Аристотеля. Новую коллизию можно назвать диалогом Ньютона и Максвелла. В отличие от первого, как бы обращенного в прошлое, этот диалог был обращен в будущее; собеседником Ньютона в первом случае был мыслитель IV в. до н. э., а во втором — мыслитель второй половины XIX в.

Для науки XIX в. не менее важна другая коллизия — между механикой и термодинамикой, диалог между Ньютоном, с одной стороны, и Л. Больцманом, Дж. Гиббсом, С. Карно — с другой. Механика исходила из обратимости основных процессов мироздания, термодинамика ввела в физику понятие необратимости (см. 39, 117—127; 199—216).

Новый научный диалог был началом нового отношения между человеком и природой, началом их «нового альянса», если применить к XVII веку понятие, введенное в одном из современных исследований в связи с анализом науки XX в. (см. там же, 9—32).

В каждой радикальной метаморфозе научной картины мира особенно виден драматический характер истории познания. В разговоре с Леопольдом Инфельдом об «Эволюции физики», которую они тогда собирались написать, Эйнштейн говорил: «Это драма, драма идей». В чем драматизм, подчас даже трагизм истории познания, единая драма познания и как эта драма воплотилась в творчестве Ньютона?

Она состоит в неизбывном столкновении систематически изложенного, непротиворечивого, устойчивого (эти эпитеты можно продолжать и продолжать...) и противоречивого, движущегося, вопрошающего (подобные эпитеты также многочисленны).

Это драма локальной констатации, которая еще не нашла обладающей «внутренним совершенством» единой концепции космоса и микрокосма, не нашла интегральной схемы мироздания, которая включила бы локальный результат в схему Всего. Это коллизия конечного и бесконечного.

Это драма Сенсуса, который еще не слился с Логосом, драма единичного сенсуального впечатления, ищущего всеобщности, без которой оно не может стать изреченным , логически обоснованным.

Это драма образа, который еще не стал идеей, драма эстетического восприятия мира, оторванного от его экспериментально-математического постижения,— драма Возрождения.

Это, если применить понятия Гегеля, драма прехождения , т. е. становления в его отрицательной функции, без наличного бытия — положительного результата становления.

Драма Ньютона — продолжение драматических коллизий прошлого — древности, средневековья и Возрождения — и прообраз драматических ситуаций в неклассической науке, особенно характерных для нашего времени, для второй половины XX столетия. Ньютон — в этом его величайший вклад не только в историю науки, но и в историю цивилизации в целом — открыл зависимость мировой гармонии от локальных ситуаций, от здесь-теперь , от того, что происходит в бесконечно малых областях пространства и времени. Но он не мог найти новых, интегральных закономерностей бытия, зависимости скорости и ускорения (т. е. отношений между бесконечно малыми приращениями пути и времени) от Всего , зависимости локальных воздействий сил от структуры поля. Ньютон сделал в физике нечто аналогичное тому, что сделал Шекспир в литературе — в трагедиях Шекспира локальный эпизод поворачивает весь ход событий. Но трагедия Ньютона подобна трагедии Гамлета, увидевшего в убийстве своего отца знамение «разорванной связи времен» и не находившего новой устойчивой и общезначимой схемы моральных норм, определяющих его действия.

Ньютон не только не нашел того понятия, которое придает «внутреннее совершенство» операциям с флюксиями и флюентами, т. е. понятия предельного перехода. В дифференциальном представлении о движении, которое было антецедентом аналитической механики, он не нашел схемы начальных условий и передал богу функцию первоначального толчка, определяющего формы планетных орбит. Богу он приписал также (в той мере, в какой он отступал от феноменалистического объяснения) функцию передачи силы от тела к телу.

В своих теологических взглядах Ньютон оставил позиции традиционного теизма, но не стал деистом. Иначе говоря, он не дошел до отчетливого деистического мировоззрения Вольтера. В периоды «слабой необратимости» историческая констатация: данный мыслитель не был мыслителем другой эпохи — была бы тривиальной, но когда будущее входит в настоящее, т. е. в период «сильной необратимости», отсутствие новой интегральной схемы становится ощутимым, становится драмой мыслителя.