Вадим Филатов - Сны воинов пустоты

Сегодня, как и прежде, человек, который не боится смерти, намного сильнее самой тотальной тирании. «В той мере, в какой нигилизм становится нормой, символы пустоты становятся страшнее, чем символы власти», — утверждал Эрнст Юнгер. Согласно Иммануилу Канту, есть вопросы, которые интересуют всех: что я должен делать? на что я могу надеяться? Воин пустоты в первую очередь уничтожает надежду, ведь иллюзия и надежда — это одно и то же, поэтому любая надежда является проявлением недоверия к пустоте.

Он выбирает мир несуществования для того, чтобы ему, как своему замыслу, следовать: быть пустотой, любить пустоту, сохранять верность пустоте.

«Философия — это упражнение в смерти», — учил Платон. Когда Анаксагору сообщили о смерти его сына, он отреагировал так: «Я знал, что породил смертное существо». Учитель Платона, Сократ, в момент своей смерти напомнил собравшимся ученикам: «Мы должны Асклепию (богу медицины) петуха. Так отдайте же, не забудьте». Подводя последний итог, философ решил поблагодарить бога медицины за излечение от болезни жизни.

Согласно учению Будды практика и постижение истины суть одно. Широкий путь философии несуществоваия включает в себя переход от интеллектуального, теоретического осмысления небытия к практике растворения в пустоте. В этой связи возможно сформулировать самые общие направления движения в нигилистическом поле, хотя проблему собственного несущестовваня каждый решает для себя сам.

Прежде всего следует, отстранившись от иллюзии окружающего, созерцать пустоту. Если сознание отказывается от тупикового стремления наблюдать внешнее и обращается к внутренней бесконечности, оно способно достигнуть корня своего несуществования — пустоты. Познай самого себя и ты познаешь пустоту, не оставляющую места ни для чего.

Идея прямого контакта с абсолютом завораживает. Однако способна ли книга изменить жизнь хотя бы одного человека, включая автора, учитывая то, что самое главное (потаённое) по определению не может быть сказано? «Я живу в постоянном страхе, что меня поймут правильно», — признавался Оскар Уайльд. Возможно, кажущаяся простота философских высказываний Сократа служила средством избежать прямого проговаривания основного. Всё, что может быть произнесено, лишено значительности. Пустота постигается молчанием.Многие мыслители древности считали, что философия является не системным построением, а пережитым опытом — опытом внутреннего общения с вечным.

Несмотря на это, отвратительная игра с философскими понятиями зародилась уже в древней Греции. Один философствующий болтун, сильно докучавший Аристотелю своим многословием, спросил его: «Я тебя не утомил?» Аристотель ответил: «Нет, я не слушал». В то же время наиболее мудрые из древних, например Лао Цзы, понимали, что подлинная истина не может быть доказана, а всё, что доказано — бесконечно далеко от истины, поскольку мелко и безошибочно. Философские произведения античности сочинялись главным образом не для информирования, а для формирования. «Вот мятущаяся душа, потерявшая корни, стонет и молит о Боге и обращает к скептику гордый и страстный вопрос: да есть ли в конце концов Бог или нет? И что же находит он у него в ответ? Молчание. Философ, может быть, только смотрит на него глазами, полными какой–то загадочной неопределенности, но — не говорит ни слова». (А. Лосев) И это молчание скептика, подобно громовому молчанию Будды, которым он также любил отвечать на досужие метафизические вопросы, громче самого громкого крика и красноречивее тысячи трактатов.

Молчание лучше слушать в его контексте. Люди по–разному молчат о разном. «Ничто! Это и есть то, чего достигает вера мужества и мужество веры. Ничто! Так и возник своеобразный испанский нигилизм (лучше бы было назвать его «надизмом», от испанского «nada» — «ничто», чтобы подчеркнуть его отличие от русского нигилизма). Лучше всех выразил суть надизма художник Игнасио Сулоага. Показывая одному из своих друзей свой портрет сапожни–ка из Сеговии, безобразного, как уроды Веласкеса, отвратительного и сентиментального карлика, он сказал: «Понимаешь, ведь это истинный философ! Он ничего не говорит!» То есть, дело не в том, что он говорит, что ничего не существует или что всё в конце концов обратится в ничто, а именно в том, что он ничего не говорит. Быть может, он был мистик, погружённый в тёмную ночь Хуана де ла Крус, быть может и все уроды Веласкеса — тоже мисти–ка того же рода. Сапожник из Сеговии, ничего не говоря ни о чём, освободился от самой обязанности мыслить; перед нами истинный свободомыслящий». Так говорил о пользе молчания испанский мыслитель Мигель де Унамуно.