Наталия Порывай - Жизнь глазами бродячей собаки

Папа мой был джентльмен дворовых кровей, точнее обычный уличный бродяжка, который удачно выиграл собачью свадьбу и спарился с моей мамой.

Так мама забеременела, о чем ее хозяин узнал не сразу, а только через 1,5 месяца, когда живот приобрел довольно округлые формы. Ничего не оставалось, как дожидаться рождения нежеланных щенков и что-то с ними делать.

Утопить нас, четверых родившихся дворчарок, хозяин не смог, рука дрогнула, а вот выбросить сил хватило. На второй неделе жизни он погрузил нас в картонную коробку и отвез в другой уголок города, где вместе с коробкой выбросил в мусорный бак.

Чем руководствовался этот больной человек, а он, несомненно, был болен душой, раз совершил такой поступок. Если он хотел нас убить, то зачем позволял мамке выкармливать нас две недели? А если хотел, чтобы нас подобрали, то зачем выбросил в мусорный контейнер, где спастись было меньше всего шансов? В общем, чем он руководствовался, было не понятно.

Бедная наша мама, которая вынашивала, готовилась к родам, а потом жестко была лишена самого дорогого для любого животного – потомства. На это способны только люди. И люди эти больные.

Мне повезло больше остальных, ведь в коробке я находилась в серединке и меньше всего замерзла к тому моменту, когда на наш писк среагировала девушка, нашедшая нас и желающая спасти. Она хотела отогреть всех, толкая нас под теплую куртку, но мои сестрички и братик не могли выкарабкаться из тянувших их к себе лап смерти – так сильно они замерзли, а ведь на улице тогда было минус 25. Мне повезло случайно, но не случайно я обрела новый дом и хозяйку, которая имела настоящую душу, заслужившую мою безграничную любовь.

Я выкарабкалась, чтобы жить. Выкарабкалась, чтобы любить и научить любить ее – мою хозяйку, моего человека.

Звали ее… Если честно, я так и не поняла, как?

Кто-то в семье называл ее Лысая, странно, ведь лысой она не была; кто-то Ася, а кто-то и вовсе Эй-ты. И на все это она окликалась, хоть и чувствовалось, что не совсем хотела.

Меня Она назвала Чарой, то ли из-за моих овЧарских кровей, то ли из-за оЧарования, которым я обладала, я не знаю. Но Чара мне нравилось, так же, как и Чарка, как звали меня все остальные.

Говоря о своем благородном происхождении, хочу заметить, что стать у меня была очень даже немецкая, и даже одно ухо стояло как у истинной овчарки. Второе, правда, подкачало, но оно напоминало мне об отце, каким бы он не был. А вот цвет, цвет был овчарским – чепраком.

Мне суждено было стать собакой очень ранимого и раненного человека.

В чем, спросите, разница?

Ранимый, этот тот, который очень сильно воспринимал любую обиду и боль, а раненный, тот которого все время били. И не важно, кто бил, жизнь или больные душой люди. Такие же больные, как выбросили меня умирать.

Мою хозяйку били ее же родные. Били братья, била мать, и, думаю, бил бы отец, если бы он был. А мне не оставалось ничего другого, как подползать к ней после каждого избиения и лизать лицо и руки, показывая, что я всегда рядом, я с ней и на ее стороне.

Мне было не важно, сильная ли она или слабая, не важно, какой она породы и происхождения, не важно, как ее звать. Даже неважно было, что она плохо меня кормила, ведь она сама голодала. Важно было только то, что она мой любимый человек, и я готова была пройти с ней сквозь огонь и воду, сквозь жару и холод, сквозь голод и изобилие. Только бы с ней.

Но Она была настолько изранена, что не умела выстраивать защиты, ровно так же как не умела и переживать. Она не плакала, не кричала, не сопротивлялась опасности. Она просто ее принимала. Принимала, не пытаясь сражаться или бежать. И даже ступором, в который впадают звери, это нельзя было назвать. Просто – безысходность, безнадежность и пустота.

Эта пустота не могла не отразиться на мне.

Во-первых, эмоционально Она была чаще всего отстранена, и я не могла пробить эту стену довольно долго. А во-вторых, всю ту боль, что ей причиняли, она потом причиняла мне… Это поведение свойственно и нам, собакам, но у вас, людей, оно более жестоко проявляется.

Она подзывала меня, будучи в сильном напряжении и злости, а я, чувствуя этот гормональный всплеск, не желала подходить. И тогда Она злилась еще больше, требуя немедленного подхода. И я подходила…

Подходила по дуге 1 1 Подход по дуге – один из сигналов примирения описанной Тюрид Ругас в книге «Диалог с собаками: сигналы примирения», язык тела собаки, которым она показывает свое доброе расположение при подходе, избегая социального конфликта. , не напрямую, а как и положено собаке, желающей показать, что она не несет опасность и не желает воевать. Я замедляла движения, замирала в пару метрах от хозяйки и начинала нюхать землю, все так же демонстрируя спокойствие и нежелание вступать в конфликт. Апогеем подхода всегда были прижатые уши и низко виляющий хвост. Но почему-то мою оппонентку это наоборот выбешивало, и она наносила мне пинок под зад, заставляя снова отбежать.