Дэниел Шектер - Семь грехов памяти. Как наш мозг нас обманывает

Наиболее вероятные кандидаты на звание адаптации – зацикленность и эфемерность. В той мере, в какой первая возникла как реакция на смертельно опасные ситуации, представляющие прямую угрозу выживанию, естественный отбор, несомненно, будет благосклонен к людям и животным, способным постоянно помнить о своем опыте. Эта способность кажется фундаментальной. И если она возникла как адаптация, то можно ожидать, что у многих видов появится нейронный механизм, предназначенный для сохранения долговременной памяти о смертельных угрозах. Ранее мы отмечали: присутствие определенной черты во многих культурах не обязательно означает, что она является адаптацией, но она указывает на характерный признак адаптации. Нейробиолог Джозеф Леду отметил, что амигдала и связанные с ней структуры участвуют в долговременной выработке рефлекса, связанного с чувством страха, у различных видов, включая людей, обезьян, кошек и крыс. Точно так же мы могли бы ожидать, что увидим связи между зацикленностью, амигдалой и возникновением смертельных угроз в различных культурах и социальных группах. Мне неизвестно о наличии каких-либо доказательств, которые непосредственно касаются этой проблемы, но межкультурные исследования, посвященные нейробиологическим и когнитивным аспектам зацикленности, – это многообещающий путь для будущих исследований. Помните и о том, что зацикленность, как обсуждалось в седьмой главе, – это итог идеально адаптированного взаимодействия амигдалы и гормонов стресса, которые модулируют формирование памяти – взаимозависимой системы, наводящей на мысль о ее сложном устройстве [382].

Аргументы Джона Андерсона и его группы подтверждают, что эфемерность также может быть эволюционной адаптацией. Мы упоминали: аргумент Андерсона основан на идее о том, что свойства эфемерности отражают свойства среды, в которой работает память. Но есть один подвох. Если эфемерность – это адаптация, возникшая благодаря отбору, тогда ее свойства должны отражать облик древней среды, в которой обитали и развивались наши предки. Но как нам узнать, какими были те свойства в эпоху охотников и собирателей – или даже в другие, более ранние времена, которые могут иметь отношение к нашей эволюции? Это нелегко. Некоторые антропологи изучают современные группы собирателей, по-прежнему живущих в культурной изоляции: к таким, например, относятся коренные жители племени мачигенга в Юго-Восточном Перу [383]. Если бы мы смогли исследовать модели извлечения воспоминаний в таких группах, то, возможно, сумели бы определить, отражает ли эфемерность воспоминаний свойства среды, присущей родовым обществам в большей степени, нежели культурам современного Запада. Но о подобных исследованиях мне неизвестно. Впрочем, когнитивный психолог Лаэль Шулер, вместе с Андерсоном развивавший идею о том, что память отражает свойства среды, попытался взглянуть на проблему с другой, но сходной стороны.

Данные Шулеру предоставили его сотрудники – Рамон Райн и Хуан Силва. Они наблюдали за приматами в двух раздельных средах обитания, в важных аспектах похожих на ту, в которой развивались наши предки-гоминиды: в тропическом лесу и в саванне, и изучали вариации поведения у ревунов в тропиках Мексики, на вулканическом острове Агальтепек, и у бабуинов в Танзании, в саванне и на открытых равнинах национального парка Микуми [384]. На обоих участках ученые несколько месяцев следили за тем, как ведут себя ревуны и бабуины, пока те кочевали с места на место. Затем Шулер, Рейн и Силва проанализировали, как зависит вероятность того, что стая вернется в некое место, от числа дней, минувших с тех пор, как они были там в последний раз. Со временем они уменьшались, и график напоминал кривую забывания. Как и в условиях современной цивилизации, изученных Андерсоном и Шулером, тропический лес Агальтепека и саванна Микуми, похоже, представляют собой среду обитания, в которой лучше забыть о том, что долго не вспоминалось. Мы не знаем, основываются ли схожие шаблоны у нынешних людей и различных приматов на независимых механизмах, или они отражают общее эволюционное происхождение. И все же эти наблюдения подтверждают мнение о том, что эфемерность памяти – это адаптация к устойчивым свойствам окружающей среды, населенной как современными, так и древними приматами.

В своем анализе «позитивных иллюзий» Шелли Тейлор предположила, что чрезмерно оптимистичные предубеждения также могут быть эволюционной адаптацией. Но Стивен Хайне, психолог из Пенсильванского университета, и его сотрудники представили доказательства, которые ставят эту возможность под сомнение [385]. По их мнению, предвзятая оценка себя в чрезмерно позитивном ключе характерна для определенных культур. Они привели антропологические, социологические и психологические свидетельства: например, японцы склонны относиться к себе критически, в отличие от североамериканцев, которые, как показали исследования, воспринимают себя очень позитивно. Если бы предубежденность в позитиве была эволюционной адаптацией, мы, скорее всего, встретили бы такие отклонения в разных культурах. Впрочем, как отмечалось ранее, единственное исключение из универсальной модели не исключает возможности адаптации. Исследования различных форм искажений памяти в разных культурах могут дать нам множество сведений [386].