Ян Линдблад - ЧЕЛОВЕК– ты, я и первозданный

Эта специализация, постепенное формирование малейших деталей так, что каждый вид вписывается в ряд других видов, в свою очередь формируемых так, чтобы в мире был обеспечен баланс, очень рано заинтересовала меня.

Двадцать лет, истекших с той поры, как я приступил к документальным съемкам фауны разных уголков мира, явились подлинным калейдоскопом. Я смог тщательно проследить многие природные процессы, лично соприкасаясь с ними, изучать причинные связи в большом и малом, при этом часто в таких регионах, где редко, а то и вовсе не бывали другие исследователи. Мне предоставились богатые возможности наблюдать и осмысливать еще и потому, что для успешных съемок на природе требуется умение выжидать.

Биологу свойственно отдавать предпочтение деталям, специализироваться на какой-то части необъятного зоологического разнообразия. Вот и я стремился сосредоточиться на одной конкретной теме, однако пришлось углубиться и во многие другие, поскольку область моих исследований охватила самые различные части мировой фауны.

Дома, в Швеции, меня поразила замечательная адаптация наших сов к ночному образу жизни, невероятная острота их зрения и слуха. Исследуя стереоскопическое зрение и слуховой аппарат совы, позволяющие ей в полной (для нас) темноте определять местонахождение и расстояние до своей добычи, я не мог не восхищаться чудесным приспособлением этих мягко-крылых духов тьмы.

Но затем мне предоставилась возможность расширить свой кругозор благодаря ковру-самолету телевидения. До той поры мне казалось, что шведской фауны более чем достаточно для любознательного биолога, а тут я вдруг очутился вдали от родины, чтобы снимать животный, мир неизвестного мне уголка. После года близкого знакомства с Тринидадом, особенно с многообразием форм жизни дождевого леса, мне стало совершенно ясно, что я никогда не смогу довольствоваться своей основной темой – совами. Я стал «всеядным».

Кто-то назвал южноамериканский дождевой лес величайшей природной лабораторией мира; я согласен с этим определением. С незапамятных времен здесь царит первозданное единство. Фауна и флора развивались без помех извне, во многом потому, что в прошлом не было центральноамериканского сухопутного моста и южный континент был огражден от вторжения новых преуспевающих видов.

На мою долю выпала привилегия запечатлеть на пленке это многообразие, создать «фреску» сложного ансамбля млекопитающих, птиц, пресмыкающихся и прочих тварей. С удивлением знакомился я, в частности, с миром колибри, отливающих металлом крохотных совершенных созданий с особой, напоминающей геликоптер, техникой полета, и прилежно снимал их. Своего рода продолжением моих исследований шведских сов стало длившееся почти год изучение жиряков; съемки в инфракрасном свете позволили запечатлеть их «тайную жизнь» в темных пещерах. Алые ибисы – поодиночке и тысячными стаями, «золотые петушки», они же манакины, с их токовищами, гоацины, птенцы которых лазают по деревьям, словно рептилии, цепляясь когтистыми пальцами, – всех их я мог спокойно и дотошно изучать. Затем дошел черед и до сторонящихся человека млекопитающих.

Снимая телесериал «Гайана – страна вод», я жил со своими спутниками в просторной хижине без стен, под крышей из пальмовых листьев, у подножия гор Кануку, где днем и ночью видел, слышал, осязал дождевой лес. Наблюдать функциональную гармонию объединенных сложнейшей взаимозависимостью животных и растений было подлинным наслаждением для всеядного биолога.

В общем, за три года я прочел почти все страницы этой книги джунглей, не хватало только одной главы – той, которая повествовала о человеке, первобытном человеке, сформированном средой, подобно тому как она формировала жиряка, колибри и прочих обитателей девственного леса. И мной овладело горячее желание впрямую познать первозданного человека в этом нетронутом древнем ансамбле.

Итак, я и мои товарищи (сперва Дени Дюфо, затем Эллиот Олтон – моя мини-бригада) жили на территории индейцев макуси, и трехлетний опыт помог мне наладить добрые товарищеские отношения с многими членами общины.