Array Антология - Монстры Лавкрафта (сборник)

Этот жалобный вой. Это была она. Или Гретхен?

Самец – не человеческий самец, нет, она обманулась его маскировкой. По его словам она поняла, что он, должно быть, тоже ангел, один из ангелов какого-нибудь темного бога или еще какого-нибудь. Он продолжил:

– Или вы можете научиться жить в этом мире.

Ей стоило подойти к нему, разорвать его ногтями, искромсать зубами. Но она уже почувствовала его сальную плоть, его жир и запах экскрементов. Она вонзила ногти себе в ладони. Гретхен присела рядом с ней.

– Ты не от Хозяина. Ты не Пес.

– Нет, – ответил самец, опираясь на костыли, отчего они скрипнули по линолеуму. – Я родился для Короля Лягушек. Но теперь я сам по себе. Как и вы.

– Ты не справился. Ты – падший .

– Я возвысился, ангелы мои.

Это объясняло, почему от него пахло морским воздухом, а не прогорклым червивым мясом. В отличие от Тамары, которая чувствовала, как ее собственная плоть гниет на костях, когда вдыхала слишком глубоко.

Грязно. Жирно. Все было грязным. Тамара всхлипнула и слизала кровь с ногтей, ощущая вкус мыла сильнее, чем когда-либо. Там была и ее кровь.

Ей хотелось, чтобы там была и водянистая кровь этого улыбающегося монстра.

– Я не буду грязной. Я не буду голодной, – сказала Гретхен. Она скребла руками по плитке, упав на одно колено. Она повысила голос: – Я не вечно буду грязной. Не вечно.

Голос самца был мягким. Сочувствующим. Отвратительным. Он наклонил голову.

– Ты будешь грязной, – возразил он безжалостно, как Хозяин, – или умрешь. Быть голодным – значит быть человеком. Разве они могут вынести больше, чем ты?

Гретхен отпрянула. Тамара сунула большой палец в рот и высосала чистый полумесяц мыла себе на язык. Она сглотнула, тяжело, потом еще и еще, облизывая каждый палец, чувствуя, как мыло достигает ее желудка, а вокруг него шипит кислота и алкоголь.

Самец никак не замолкал. Она думала, что он не остановится, даже если она заткнет пальцами уши.

– Такова природа человека. Никто не может очиститься. На тебя налипает весь мир.

– Нам не обязательно его любить.

– Но вы больше не можете быть ангелами. Поэтому вам придется научиться разговаривать друг с другом.

– Ты не можешь этого знать.

Тамара не знала, она ли это сказала или Гретхен. Та, судя по ее поднятым плечам и направленному вверх взгляду, тоже этого не понимала. Звук был слабым и прерывистым.

– Я знаю, – ответил Пинки, протянув уродливую руку со своими подпиленными толстыми ногтями и выпирающими костяшками. Перепонки между его пальцев почти исчезли. Они были зеленоватые, а снизу проглядывали сосуды. Он широко их растопырил.

– Я тоже был ужасным ангелом.

Мыло, слова, грязь, кровь. Что-то снова происходило. Что-то. Тамара встала на колени рядом с Гретхен, упав на синевато-серый пол – такой гладкий, такой твердый, такой плоский. Ее стошнило. Тонкая струйка пенистой желчи сочилась между ее сжатыми зубами. Она слышала, как Гретхен завыла.

А затем кто-то появился рядом. Кто-то, кто держал ее, поглаживая ее волосы, убирая ровные пряди с глаз. Его гладкие алюминиевые опоры растопырились в обе стороны.

– Ш-ш-ш, – сказал монстр, падший ангел, ненастоящий человек. – Ш-ш-ш, – сказал он, держа ее голову, когда она снова наклонилась, и ее вырвало мылом и алкоголем на теперь уже нечистый пол. Ее желудок сжимался в судорогах. – Мы не едим мыло, – заметил он и погладил ее, пока она не перестала кашлять. – Мы не едим мыло. Глупенький ангел.

Наконец она смогла поднять голову. Желтая слюна перестала стекать из ее рта. Пинки Гилман наклонился над ней. Его шея, мягкая и нежная, находилась так близко к ее ноющим челюстям. Она подняла голову и увидела, что сестра пристально на нее смотрит.

Задержка дыхания. Быстрый кивок головы. Глухая тишина, настолько тяжелая, будто она отлетела рикошетом.

И Тамара, глядя на Гретхен, услышала ответ не потому, что поняла его, а потому, что когда-то его знала.

Эхо тряслась и бормотала во сне. Вскоре она бы начала кричать, если бы Верн не подполз в темноте к ее соломенной постели и не прошептал ей на ухо:

– Ш-ш-ш, ш-ш-ш.

– Ш-ш-ш, ш-ш-ш, – ответила она, в точности копируя его шипение – так она делала всегда.