Афанасьева Елена - ЗНАК ЗМЕИ

Не довелось нам застать часть твою под Сталинградом нынче. Три недели пешком мы шли с нашего хутора с малой сестренушкой твоей Дашенькой, кою дома оставить не было никакой возможности, оттого как еды у нас нонче совсем нетути, нечем и старшие рты кормить. Жорке, Машке, Зинке и маленькой Наденьке оставила мучицы немножечко да гороха, а Дашенька могет только молочком из титьки кормиться - иного корма для дитя малого нет. Надюшка двугодовалая голодная при немцах за картошкой к столу ручонку протянула, так фриц на нее так зашумел, что дитятка бедная речи лишилася и долго после болела и заикалася. Немцев проклятых с хутора нашего выбили, но в лето прошлое мы не сеялись, да и в нонешнее сеять будет нечего, как жить-голодать станем, сама не ведаю, да не про то нонче сказ.

Как письмо твое из-под Сталинграду принесли, так я сразу в путь-дорогу сбираться стала, дабы ишо хучъ разок глянуть на сынушку маво ненаглядного, кровинушку родную.

Три недели шли мы до Сталинграду. Дорогой Дашенька совсем хворая сделалась, огнем горела, пить не пила, титьку не брала. Я дитинушку под дошкою да под шапочками к себе крепко-накрепко привязала, теплом своим грела, да как согреешь в мороз нонешний. Вот детиночка и захворала, занедужила, Богу душеньку свою безгрешную отдать намерилась. Не дышала деточка, остыла вся, холодная сделалась. И все вокруг сказали, что померла доченька. И уж ямку для тельца ее в мерзлой земличке вырыли, а на меня как сон какой нашел, как дурман окутал. Так посеред мерзлого поля сидела недвижимая и все прижимала к себе сестринушку твою единокровную, тобою ни разу не виденную. А кады из рук моих Дашеньку забирать стали, шоб в ямку покласть да землицей стылой засыпать, закричала, заголосила я. И такое во мне было беспамятство, что и про вас с Петрушенъкой, на фронте с проклятыми захватчиками храбро сражающихся, и про четырех голодных дитяток, в нетопленом доме по лавкам жмущихся, не помнила. И запросила Господа, коли это он меня за грехи мои великие наказывает, так пущай и мне не сойтить с этого места, пущай закопают меня рядышком с доченькой моей, кровинушкой. А коли нет на мне греха страшного, так пущай не отберут у меня мою доченьку.

Как прописать тебе про то, что после было, и не ведаю. Сочтешь, матерь твоя старуха безграмотная, толечко тремя церковно-приходскими классами обученная, придумляет. Но, святый истинный крест, так и было все.

Закричала я на поле стылом, да упала без памяти рядом с мертвенькой доченькой, а что было далее, мне не помнится. Очнулась в доме теплом, добрый человек, дохтур из военного гошпиталя надо мною наклонился. Все, говорит, теперь жить долго будете, Варвара Степановна, раз со света того обратно возвернулись. И дочка ваша жить долго будет. И дает мне девочку всю румяную, титьку мою шукающую.

Уж опосля рассказали мне, как лишилась я чувств, попутчики мои по дороге многотрудной думали Дашеньку в могилку положить, а меня откачивать. Но толечко засыпать девочку земличкой принялись, как зашевелилась Дашенька, заворохаласъ, а после и заорала в голос. На счастье наше мимо шла полуторка из эвакогошпиталя, и нас с девочкой забрали и там лечить стали. Так мы с сестрицей твоей в живых остались. И скоро обратно домой идти думаем, не то не на месте душа, как там Жора, Маша, Зина и Наденька одни справляются. Сестра моя Матрена обещалась им без меня быть матерью родной, но и у самой мал мала меньше.

Оттого, что в живых мы остались с Дашенькой, уверилась я, что нет греха на мне, чем, каюсь, двадцать три года мучилась. Добрый человек из гошпиталя едет в вашу сторону, говорит, проезжать диспозиции вашей части будет и письмо тебе в самые руки отдаст. Оттого и пишу все, как есть на духу, молчать боле нету мочи, и правду знать тебе надобно, какая бы правда эта горькая ни была.

Ты, сынушка, ведаешь, что под венец меня отдали принуждением семнадцати годков, аккурат в революцию за вернувшегося с фронту Макара Андреича. Мужа маво не любила я ни маленько, бил он меня боем смертным, как казаки с покон века жен своих бьют. Родила я в восемнадцатый год брата твоего Петеньку, тут муж из дома снова на войну ушел, в конную армию товарища Буденного. А в те годы через хутор наш разные люди шли, и худые и добрые. И в одном из них признала я знакомца сваво давнего Ванечку, Ивана Николаевича Шувалова, коего знала в одиннадцатом годе, когда в Нахичеване да в Ростове жила у добрых людей в услужении. Очень по душе тогда пришелся мне Ванечка, но был он сам из Петербурга, в краях наших оставаться долее не мог. Крестный Ванечкин Семен Семенович с чудной фамилией, кою запамятовала, одарил меня тогда дарами бесценными за помощь Ванечке, которому грозила смерть верная, а я подсобить сподобилась. И машинку швейную подарил, которая семейству нашему, почитай, все голодные годы кормиться способствовала, и денег дал немерено, аж двести рублев, на которые тогда брату Митрию всю воинскую справу сделали и коня купили доброго, Агатом прозванного. Богато одарил меня крестный Ванечкин и увез в Петербург друга маво милого.