Афанасьева Елена - ЗНАК ЗМЕИ

Олень все сидит! И я не видела его уже четыре месяца. Пока Женькин счет оформляли, пока всю нужную информацию добывали - к Волчаре же просто так не придешь, зрасте-пожалуйста, мы против вас улики имеем, так что вы объясните по-быстренькому Главному, что все, что вы об Олене ему наговорили, неправда и Оленя нужно немедленно выпускать! Просто так не придешь. Подходы нужны. Тайные тропки. И тропки эти, как выяснилось, горнолыжные.

Получив наконец право распоряжаться деньгами с загадочного счета, Женька сформулировала нашу задачу предельно конкретно:

- Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет куда? Правильно! Во французские Альпы. Где весь наш бомонд в Новый год? В Куршевеле. Ой, ненавижу я все эти миллионерские понты. Но делать нечего, придется лететь.

Но прежде чем лететь, надо было до Шереметьева добраться. А такими, как мы, улетающими под Рождество, все Ленинградское шоссе под завязку забито, вот и двигаемся в час по чайной ложке.

- Крем от солнца надо было взять, - пытаюсь разглядеть свое отражение в зеркале на шторке. - От такой жизни морщины повылезали.

- А ты неправильно в зеркало смотришь! - отрывается от замершего шоссе сидящая за рулем Женька.

- Как это - неправильно?

- Ты смотришь своими вчерашними глазами. Сравниваешь себя с топ-моделями или с собой семнадцатилетней. А ты посмотри на нынешнее отражение глазами себя лет так в восемьдесят-девяносто.

- Это еще зачем?!

- Ты никогда не замечала, с какой ностальгией Лидия Ивановна смотрит на фотографии, где ей сорок? Потому что по сравнению с семнадцатью сорок это старость и морщины, а по сравнению с девяноста тремя - молодость. И полжизни еще впереди.

Впереди... Знать бы, что там впереди... А если знать, то и жить невозможно. Смогла бы я жить, знай я в свои семнадцать, что ждет меня два брака с двумя разводами, и пытка братской любовью-ненавистью, и смерть первого мужа, и попытка выходить, вернуть к жизни свекровь, которую я же сама еще недавно так истово ненавидела. И арест вчера еще великого Оленя, без которого жизни нет и быть не может. Только он сам этого по-прежнему не знает.

Раньше и видела его раз в месяц, а то и реже. Но видела. И знала, что могу увидеть. И на каждый звук своего «Тореадора» первым делом думала: «Вдруг Олень?!», а потом уже смотрела, чей номер на определителе. Как от универсальной батарейки, подзаряжалась от каждого его взгляда, от звука голоса, даже от самой мысли, что он может позвонить. Он может позвонить! Нескольких минут разговора с Оленем хватало, чтобы жить дальше. Не существовать, а жить, перерабатывая полученную энергию и возвращая ее своим детям, своим заказчикам и самому Оленю.

Последние месяцы приходилось жить, зная, что он позвонить не может. Подпитка иссякла.

- Совет хорош, - ответила я Женьке. - Но только для поставивших на себе крест. А если хочется сегодня и сейчас?! И его глазами.

- Тогда еще проще. Если это любящие глаза, то им все равно, сколько у тебя морщин. Мужики любят не тебя, а свою любовь к тебе. Любят не лицо - ощущение.

***

Женька еще что-то говорила о странностях любви, но я ее уже не слышала. Любое явное или скрытое упоминание имени Оленя выключало мое сознание, словно это могло уберечь душу от непосильных перегрузок.

«Эта область подсознания временно заблокирована. Попробуйте обратиться позднее...» - раз за разом бубнил невидимый небесный оператор, не позволяя свалившейся на мое сердце тяжести раздавить его. Снова, как во время отчаянного побега от мужей, мне приходилось запрещать самой себе думать, обещая разобраться во всем когда-нибудь после, потом, когда что-то определится и будет не так больно. Иначе мне этот кусок собственной жизни не прожить и Оленю не помочь. Ну вот, снова Олень...

Часто, проснувшись среди ночи от полусонного бормотания кого-то из моих мальчишек, часами не могла снова заснуть. Расторможенное сном подсознание, игнорируя запрет на раздумья, снова и снова пытало вопросом - что дальше? Ну почему я так и не научилась жить сегодня, сейчас, не забегая мыслями вперед и не пытаясь предугадать, что будет, ведь предугадки эти способны испортить любое чувство, любое счастье, любую любовь.

Но меня снова мучил вопрос, что будет потом, когда Олень выйдет на свободу. Все равно когда выйдет - через день, через месяц, а может, и через много лет? От теперешнего правосудия всего ждать можно, Ходорковский тоже сидит, и выпускать его пока никто не собирается. Но в отличие от политических и экономических аналитиков меня не интересовали судьба «АлОла» и судьбы либерализма в России. Меня интересовал Олень. Олень и я. Если это сочетание возможно.