Ирина Нельсон - Кома. Книга третья.

— Его никто не увидит, — вздернула нос Гермиона.

— Зачаровала, солнце мое? — ласково спросил я, поднимая на нее взгляд, и сделал очень умный вид. — Судя по отпечатку чар, что-то из разряда проклятий кожных покровов. И условия снятия завязаны на время… Примерно несколько лет… Точно больше трех, но меньше десяти. Угадал?

Гермиона смутилась под взглядами окружающих.

— Стоп, пергамент заколдован? — раздался испуганный возглас.

— А то ж! Вы думали, в сказку попали? Будет вам всем урок: нельзя подписывать непонятные бумажки.

Что примечательно, не возмущались только чистокровные и некоторые полукровки, остальные отвечать за свои поступки явно не хотели и вовсю галдели, обвиняя девчонку.

— И вы бы хоть название сменили. И проклятье не панацея. Наказание есть, а предупредить разглашение никак? Те же чары конфиденциальности чем не угодили? Или у Лавгуд бы спросили, у нее папа издатель, наверняка много полезного для зачаровывания знает.

Тихушница Лавгуд нашлась не сразу и на всеобщее внимание только потупила глазки.

— Кстати, говорю сразу, Амбридж очень любит угощать гостей Веритасерумом, так что толку от этого, — встряхнул я пергамент, — ноль. Только жизнь человеку испортите.

Кажется, я сам недалеко от них ушел, только что серьезно испортив жизнь Гермионе. Никто ничего не говорил, но репутация девчонки была подмочена и, судя по добрым взглядам, ждут ее веселые денечки.

Я вздохнул, внезапно сильно устав от всего этого бедлама, взял перо и незаметно поманил Поттера, пока ребята разделились по факультетским кучкам и бурно обсуждали новости.

— Убирай вот это творчество, — постучал я кончиком пера по имени директора.

И после того, как Гарри послушался, размашисто вписал в конце списка свое имя.

— А названия не будет, — заговорщически подмигнул я и вернул пергамент гриффиндорцу. — Если даже и найдут, пусть гадают. Должна же быть у вас какая-то загадка.

Гарри неуверенно улыбнулся.

Кайракан, Кайракан

Алас, Алас, Алас!

Сделай отверстие в величину ладони,

Сделай дыру в величину иголки,

Я из рода умеющих делать дождь,

Я корень кедра,

Абу-Тобу зван

Онгустой Кулдурун зван.

Пуп неба будь на земле!

Пуп земли будь на небе!

Предка моего Паштыгаш я призываю,

Открой ты пуп неба!

Сделай отверстие в величину ладони!

Сделай дыру в величину иглы.

Проникни ты из-за высоких гор!

Проникни ты с потока Абакана!

Кайракан, Кайракан,

Алас, Алас, Алас!

Низкие свинцовые тучи давили, пригибали вниз. Далекие глухие раскаты грома и отсветы зарниц заставляли вздрагивать. Резкие вспышки освещали каменистую почву под ногами, заливая безжалостным светом растрескавшуюся равнину. Тяжелый воздух мгновенно высушил горло — сразу захотелось пить.

Выжженная земля, покрытая буроватой коркой, была расчерчена длинными разломами, в которые с легкостью мог бы провалиться неосторожный путник. Видимо, здесь когда-то было безумно жарко, будто безжалостное степное солнце нещадно палило землю несколько лет подряд. В редких порывах ветра плясало перекати-поле. Общая картина удручала: от горизонта до горизонта черно-фиолетовые облака, но на истосковавшуюся по влаге почву не падало ни капли; пустая равнина, и где-то вдалеке — неясные силуэты птиц. Все вокруг навевало тоску и безысходность, и чего ждать от пустоши было непонятно.

При очередном раскате, настолько сильном, что, казалось, дрогнул весь мир, Северус покачнулся. Он не помнил, как оказался в этом странном месте, не помнил, что он здесь делает… Он кого-то искал, кажется…

Внезапно все стихло. Мир будто застыл. И в этой мертвой тишине стало слышно далекое сытое карканье.

Он медленно, механически побрел туда, где виднелась стая птиц. Идти пришлось долго: вокруг ничего не менялось, словно застыв в одном единственном мгновении. И только карканье воронья раздавалось все громче.

Когда темное облако стаи распалось на отдельные силуэты, стало понятно, что держало птиц на одном месте. Труп.

Разогнав мерзких пернатых, Снейп скривился. Иссохшее тело перед ним с остатками мышц, сухожилий и пергаментной кожи принадлежало высокому человеку. Череп слепо пялился в небо пустыми глазницами. Тело пролежало здесь несколько месяцев, даже запах разложения уже совсем не ощущался. Полуистлевшие скрюченные останки представляли собой жуткое и отвратительное зрелище. Хорошо сохранились только амулеты да когда-то ярко-золотистые, а теперь потускневшие вьющиеся волосы.