Мааэринн: Королевская кровь

Как одержимый, я вновь и вновь повторял слова молитвы. Но чем дольше молился, тем страшнее мне становилось. Казалось, душа моя замерла у края бездны и смотрит вглубь, не смея оторваться, а там, в глубине нет ничего, только холод, мрак и пустота… то, что должно было жить, но жить не будет.

А Небеса были по-прежнему далеки, словно я отвергнут навсегда.

И вот, когда отчаяние, казалось, поглотило меня, Господь ответил на мои молитвы: за спиной скрипнула дверь. По твердым, быстрым шагам я узнал единственного, кого хотел сейчас видеть. Святой отец Бартоломью, мой наставник в вере! Тот, кто умел слушать и слышать, кто был неизменно добр и внимателен к чужим страданиям и бедам!

— Хейли, дитя мое, что случилось? — в голосе его была тревога. — Мне сказали, ты ранен?

— Святой отец! Благословение Господу, это Вы!.. ранен?.. нет… я не знаю! Не знаю, что со мной…

Тут меня словно прорвало. Я спрятал от стыда лицо в грубую шерсть его монашеского одеяния и все-все рассказал: про улыбку молодого посла, что сбивает с толку и лишает разума, и про нашу дурацкую игру, неведомо отчего превратившуюся в поединок, и про то, как едва не убил его, и про его протянутую руку, и про травяной запах тлена, кажется, навечно забивший ноздри, и про то, что теперь — Боже, мой Боже! — не знаю, что с самим собой делать.

Он выслушал, не прерывая, потом велел мне подняться и успокоиться.

— Мальчишка-посол с улыбкой весны, — кивнул он. Во взгляде блеснуло понимание, — В записках миссионеров упоминалось о лесных плясуньях с улыбками весны… все эти первопроходцы Синедола погибли. Сначала душой, потом телом: кто верит улыбке сита, долго не живет. Так издревле говорили в наших местах. Потом стало куда проще: улыбки слетели и нечисть явила свой оскал — никто уже не поминал о соблазне. Оргии в свете звезд забылись, колдовство пригнало чудовищных волков, напитало смертью клинки и стрелы. Весенняя улыбка стала лишь преданием, до сего дня и я в нее не верил. Но вот — сам увидел юного принца. Искушение, сын мой, соблазн доверием, расположением, обещание близости и тайны… трудно не поддаться, так?

Отец Бартоломью тепло обнял за плечи. В его словах не было осуждения, он в самом деле знал, что со мной твориться, хотел научить уму-разуму, уберечь от ошибки.

— Тебя мучит то, что ты чуть не убил посла? Так ведь не убил же! Да и не хотел этого — все произошло случайно. Вот и думай об этом, как о случайности, как об испытании, которое позади.

— Но он едва стоял, я видел…

— Тебе жаль сита? Пустое, Хейли. Сита убить непросто. Может, все это — лишь притворство? Может, вина твоя, боль, жалость ему как раз и надобны?

— Зачем, святой отец?

Он посмотрел в пламя алтарных свечей и усмехнулся.

— Меч рубит тело, душу клинком не уязвить. Вина же способна смутить разум, отнять покой. Если уж нечистый расточает улыбки весны, значит, нацелился на душу. Души людские — вот их истинная страсть, их нужда и пища. Своих-то у дьявольских отродий нет, оттого и охотятся за нашими: сожрут, утешатся. А человек уж для царства Господня потерян, не спастись… Но ты не унывай, сын мой, крепкого в вере Бог бережет. Каждый миг помни: лишь Его любовь — истинна, лишь Ему принадлежит твоя душа — и никакое колдовство тебя не коснется.

Отец Бартоломью, совсем как в детстве, погладил мои волосы. Веселые лучи морщин окружили глаза и осветили добротой суровый лик духовника

— А, смотри-ка, свечи-то почти догорели, — указал он на алтарь, — надо бы новые поставить.

— Спасибо, святой отец, — я склонился и с чувством поцеловал его пальцы, — Я все понял. Впредь буду тверд в вере. Обещаю.

— Ступай, дитя мое, тебе надо отдохнуть. Храни тебя Господь. — Он слегка хлопнул по плечу и, услышав невольный стон, закончил назидательно. — А о ранах все же заботиться надо: промой, перевяжи. Да если лекарь нужен — непременно зови, стыдиться тут нечего.

Трезвые размышления отца Бартоломью, его спокойная уверенность всегда помогали мне обрести опору, помогли и в этот раз: я уже недоумевал, как обычный запах мог ввергнуть в такие сомнения? Лишить меня покоя? Непривычно, неприятно, страшно — да, но чтобы так раскваситься!.. Как я повелся на эти уловки? Как умудрился не разгадать их сразу? Ведь все это так просто! Да и знал же я, с кем имею дело.

— Ситы! — я почти выкрикнул это в темноту коридора, — ситы, чтоб вас!..

Среди лугов,

пашен,

В светлых домах

наших,

Хранимых законом Божьим, больше не быть беде: