Мааэринн: Королевская кровь

Я снова посмотрел на Айлора, и, наконец, понял, что так отличало его от других послов, что выделяло мальчишку из всех нечистых.

— Но ты, Лори… ты — другой!

— Я другой. Я — последний, рожденный и убитый. Никто не верил, что я выживу, и потому в клятве ненависти меня не упомянули. Теперь… Мать, наша Мать, Хейли Мейз, моя, твоя, всех земных тварей, сказала, что только тот, кто стал врагом, но не возненавидел, может искупить грех братоубийства. Любовь и жизнь вернутся к моему народу, если среди людей остался хоть один, способный полюбить нас, отдать кровь своего сердца ради лунного цветка, ради наших нерожденных детей. Цветок напьется, прорастет — и весна вернется в Старую Пущу.

Почему стало все равно, что будет со мной — жизнь, смерть? Почему — вдруг? Да, наверное, от боли… боли Старой Пущи, ставшей и моей тоже. Разве раньше я знал, что такое боль? Лори хотел мое сердце? Ну так что? Мать меня любила, но она меня оставила, а лорд Кейн потом стремился, чтобы сын повторил его самого — и только. Я боготворил отца Бартоломью, а он предал, Я думал, что у меня есть друзья, но они хотели лишь удобного лорда, который поможет добыть новые земли… Что за беда, если мальчишке-ситу нужно мое сердце? Оно ведь никому больше не нужно.

Зато в улыбке юного принца будет жить весна… вечная весна чудесного леса. Ситы снова выйдут плясать и кружиться в свете луны, и колдунья ударит в свой бубен… к тебе, с тобой…

— С тобой, в тебе, Лори, — прошептал я, — в тебе навсегда.

— Навсегда, Хейли Мейз, в тебе и во мне — навсегда.

Боль сдавила грудь, дыхание оборвалось: пальцы сита сжали, размяли все еще дергающееся сердце. Я думал, что впаду в забытье, но этого не случилось, напротив, чувства обострились, мир предстал ярким, отчетливым и понятным. Я слышал, как стон прокатился по лесу, схлынул, утонул в заунывном ропоте заклятья. Окружившие нас тени падали ниц, тянули руки, кривились бледные губы, а глаза, прикованные к окровавленной руке Айлора, молили: еще! еще… Я видел, как черные сгустки начали падать на высохшую землю. Они тут же без следа впитывались, и навстречу из увядших трав потянулся упругий темно-зеленый росток. Он на глазах поднимался, ветвился, выпуская во все стороны свежие листья и длинные хваткие плети усов, и я сквозь боль, сквозь судорожные вздохи, следил за этим чудом, не в силах отвести взор… Вот с пальцев сита сорвались последние капли — почка на конце стебля лопнула, и появился бутон, бело-красный, словно пропитанный кровью у основания. Как он был красив! Я знал, что если сейчас коснусь его — смогу умереть спокойно, даже радостно. Рука сама потянулась к цветку и уже почти задела…

— Прочь! — крикнул Айлор, с силой ударил меня по пальцам и сам накрыл бутон ладонью, — не смей! Не трогай его, Хейли Мейз. Лунный цветок голоден, я накормлю.

Цветок почуял тепло живого тела — качнулся в сторону, словно зверек, потерся о руку сита. И тут же другие побеги устремились к мальчишке. Гибкие плети ластились, прижимаясь к ногам, к груди, листья нежно касались плечей и щек, словно целовали. Вот одна лоза опоясала его и скользнула за спину, другая захлестнула шею, а третья вползла под повязки — и воздух наполнил теплый дух скошенного луга и вспаханного поля… лес вокруг нас недоуменно замер, а юный сит, блаженно щурясь, принимал ласки и казался совершенно счастливым.

Я понимал, что происходит, видел, кричал, что это неправильно, что он слишком молод, что на его месте должен быть я! Он не слушал, только улыбался мне и цветку, поглаживая мерцающие в густых уже сумерках лепестки, только дышал все глубже и чаще, а глаза затягивала пелена страсти. Наконец, посмотрел в глаза и сказал:

— Хейли Мейз, неужели ты и правда поверил, что я смогу отдать тебя ему? Никогда. Ты мне слишком дорог… Да, я молод, но ты и в мечтах не проживешь так долго, как довелось мне. Годы и годы я убивал, а полюбил лишь однажды. Твоя жизнь, короткая и яркая, как падающая звезда… разве я посмею отнять ее? Ты будешь жить, Хейли Мейз.

Внезапно он выгнулся, запрокидывая голову, рот раскрылся в беззвучном крике, и на подбородок плеснуло свежей кровью. А вслед за ней из уголка губ высунулся зеленый завиток молодого побега.

И тут же бутон распахнул лепестки наполняя все вокруг шальным весенним духом, а с темного неба потоком полилось призрачно-белое сияние и манящая вдаль песня — зов луны вернулся в Пущу

— Пора, — прошептал Айлор и рванул повязки на груди.

Я смотрел в его глаза, потому что боялся видеть, как сердце сита ложится в мою грудь, не желал знать, отчего вернулось свободное дыхание и почему боль опять стала нестерпимой… я боялся отпустить его взгляд.