Мааэринн: Королевская кровь

Он слушал внимательно, и постепенно маска жестокости таяла, мой сит опять становился печальным больным ребенком. Когда я замолчал, на глазах Лори блестели слезы, но он не позволил себе слабости — быстро справился и уже спокойно, почти буднично спросил:

— Значит, ты пойдешь со мной до конца?

— Да.

— Тогда помоги мне сесть. Я хочу видеть лучше и тебя, и лес.

Я наклонился, обнял его плечи, помогая подняться. Мальчишка порывисто прижался, горячее дыхание коснулось щеки.

— Верь мне, Хейли Мейз, — прошептал он в самое ухо, — верь и ничего не бойся.

Сначала было совсем не больно — только холод между ребер. Потом холод сменился жаром, мир заволокло огнем, и мы вместе рухнули словно в пропасть.

Багровый туман рассеялся, а жар сменился тянущей ломотой. Что же так ноет? Я опустил взгляд, помимо воли схватился рукой за грудь — пальцы сунулись в темно-багровое месиво раны, тело пронзила боль.

Что это? Я умираю?..

Айлор все также сидел напротив, опираясь на труп волка, и одной рукой поддерживал меня. Во второй руке он держал трепещущий кусок мяса, кровь струйками стекала по пальцам, по предплечью, капала с согнутого локтя в траву.

— Это — твое сердце, Хейли Мейз. — ответил он на вопрос, который я не мог задать, — Прости, но так нужно.

— Теперь… ты не умрешь?

Он болезненно вздрогнул, потом сказал:

— Ты думаешь, это — ради моей жизни? Это ради мира, Хейли Мейз. Твое сердце в моей руке, отданное по доброй воле — мирный договор между людьми и ситами. Скажи, что ты не согласен, что хочешь назад свое сердце — и я его верну. Хейли Мейз… скажи это, пока не поздно!

Он все-таки сделал это — убил меня. Я не верил до последнего, думал, не сможет, надеялся, что дорог ситу… Глупец. Мне стало смешно. Впрочем, это было уже не важно, ничто было не важно. Я запретил себе боль и слабость, оттолкнулся от его руки, сел прямо и, вдруг почувствовал прилив сил, ответил:

— Зачем оно мне, Айлор? Возьми, раз тебе нужно.

— Нет… так нельзя, — он замотал головой, словно сам не хотел поверить в происходящее, — Ты делаешь это от боли, а надо… я расскажу тебе, Хейли Мейз! Ты должен понять… У нас есть еще время, пока сердце бьется. Мало, но есть — ты поймешь, а потом… Хейли Мейз, оглянись, посмотри вокруг!

Он задыхался, захлебывался в словах, словно в слезах, которые не могут пролиться. Убить — и плакать? Это было слишком! Лживый мальчишка. Лживый, любимый… последний, кто у меня остался. Я послушался, отвернулся, просто для того, чтобы не смотреть на него.

Отвернулся — и увидел.

Среди лета в Пущу пришла поздняя осень. Поляна, только что широкая, сжалась до размеров заднего двора в родном замке, оголенные кроны тонко расчертили низкое сумеречное небо, и сквозь них уже светила белая безжизненная луна. Я вдруг понял, что больше нет цветочного аромата, и звон кузнечиков давно пропал, только шуршание жухлых стеблей да едва уловимый запах гнили забытого кладбища. Сухой холодный ветер бросил в лицо ломкие листья…

— Пуща умирает, Хейли Мейз. Мы умираем — и несем смерть по миру, как поветрие, как беду, как холод и сушь пустыни.

Они были здесь, рядом, ситы Старой Пущи — черепа под истонченной кожей, сбитые в колтуны тенета волос, холодные камни в клетках обнаженных ребер, обвислые груди, забывшие тяжесть молока и ласку детских губ, окостеневшие чресла, скрюченные пальцы, зубы в оскале, пустые глаза — бледные мертвые тени. Они обступили поляну, готовые наброситься на меня, на Лори, на бьющийся в его руке комок сердца, но не могли — хватались за деревья, за поникшие ветви, и те словно обнимали умирающих братьев, своих обессилевших хранителей, не желая расстаться, осиротеть уже навсегда.

— Боже, Отец мой небесный, как ты допустил такое, — прошептал я в ужасе.

— Вы молитесь небесному Отцу, а мы говорим с земной Матерью, — отозвался Айлор, — Она добра к своим детям, но и жестока, она не прощает обид и наказывает за ошибки. Когда-то ради победы над вами мы просили ее лишить нас любви, чтобы ненавидеть, чтобы убивать. Сейчас — только это и можем. Мы очень сильны: если бы захотели — уничтожили весь ваш род в считанные дни. Но это никого уже не спасет.

Сит судорожно вдохнул, голос упал до шепота. Мне казалось, что теперь молится он:

— Хейли Мейз, поверь, мы ведь не знали, что так будет! Нет любви, нет жизни, у народа Пущи больше не родятся дети… мы умрем, а следом за нами умрут леса, луга и реки. Вы еще сможете удержаться, три поколения, пять… а потом уйдете тоже. На мертвой земле никого не останется.