Александр Генис - Дзен футбола

Он вершит игры обряд, Так легко вооруженный, Как аттический солдат, В своего врага влюбленный. О. Мандельштам «Теннис»

аньше, - брюзжит Пахомов, - власть любила ясный теннис, теперь - темную борьбу.

- Самооборону, - поправил я его. - И без оружия.

- Не важно. Все это - теннис без сетки: когда все можно, то ничего не интересно, - сказал Пахомов, разворачивая тем не менее «Плэй-бой». - Сюжет создается усложнением перед развязкой. Возьмем, например, корсет… - Разве мы не о теннисе?

- Какая разница? Всякий спорт, начиная с секса, - преодоление трудности и внедрение тяжести.

-

Согласиться с Пахомовым, который давно уже не держал в руках ничего тяжелее карандаша, было выше моих сил. Еще и потому, что в отличие от него я играю в теннис. Когда никто не смотрит, разумеется.

А что делать, если в школе нас учили гимнастике. По прусской, как я теперь понимаю, системе: движения без рассуждения. Пирамида «Урожайная», составленная из взаимозаменяемых элементов (кроме самых толстых). Второгодникам, правда, разрешали метать гранату. Одна угодила в физрука, но он все равно не отставал. Поэтому теннис до меня добрался уже в Америке.

Они идут друг другу, ибо корт - это свобода, смиренная конституцией. Каждый поединок разыгрывает мистерию, которую, подражая неспортивному Ницше, я бы назвал «Рождение цивилизации из духа недвижимости».

Старинные, еще феодальные, правила позволяют теннисисту вступить во владение ограниченным, как огород, пространством. Причем за нерушимостью границ следят не алчные соседи, а беспристрастные судьи. Наглядность межи вносит в демократическую теннисную жизнь ту определенность, которой ощутимо недостает тоталитарным - как геополитическим, так и армейским - проектам. Не «от моря до моря» и не «от забора до обеда», а - отсюда до туда, пока хватит сил.

Дело в том, что в теннисе, как на Диком Западе, своим мало владеть, его надо еще отстоять от чужого. Вот почему, чтобы ни говорил I Гахомов, на корте установлена сетка - она метает передраться противникам. Именно сетка не дает превратить дуэль в потную схватку, и теннис остается чистым, неконтактным спортом. Как перестрелка.

И следить за ним также интересно. Особенно, когда играют дамы, тем более - русские.

Раньше в Америке их знали только по ансамблю Моисеева и звали «берьозками» (мужчин представляли хоккеисты, космонавты и медведи). С перестройкой появились наташи. Зато теперь их узнают в лицо и называют по имени - Аня, Маша и, надеюсь, так далее.

Помню, как начиналась слава русского тенниса. Было это, естественно, в Уимблдоне. Во время турнира шли дожди. Матчи откладывались, и спортивным газетам не о чем было писать. Тут-то пресса и разнесла соблазнительную весть: русская теннисистка носит на корте самую короткую юбку. Когда к Курниковой пристали с вопросами, она, еще совсем девчонка, отвечала без всякого смущения: - Это не юбка короткая, это ноги - длинные.

Заинтересовавшись, мир присмотрелся, и с тех пор не может отвести глаз от безошибочно русской красавицы «с косой, - как писал Веничка Ерофеев, - до самой попы». С тех пор и пошло: одна лучше другой в обворожительном славянском стиле.

- Слюни утри, - корит меня заядлый болельщик Пахомов, - хороша Маша, да не наша.

Но я и не собираюсь скрывать свой интерес, конечно - платонический. Тем более что нечто античное и впрямь отличает этих прекрасных дев. Одетые в белое, как кариатиды, не нуждаясь, как весталки, в мужской опоре, они, как амазонки, покоряют Запад. И главное, не в сапогах, а с голыми коленками - легко и играючи…

- человек покладистый: и годы уже не те, и вкусы, и страсти. Мне нравится дремать после обеда. Матом ругаюсь редко и никогда при дамах. Я люблю старых друзей, редко завожу новых и терплю всех остальных, включая тех, кто, придумав рифму «пенис» к слову «Генис», кричит «Эврика!»

С тех пор как кончилась советская власть, я не вступаю с ней в полемику, а о другом и спорить нечего.

- Пусть цветут сто цветов, - говорю я тем, кто голосует за Буша, Путина и Януковича.

- Путь в 10 тысяч ли начинается с первого шага, - успокаиваю я писателя, дебютировавшего романом «Как убить Пушкина».

Что говорить, мне довелось не только посмотреть «Ночной дозор», но и мирно выпивать с одним из его авторов.

Однако всякому добродушию приходит конец, когда я слышу слово, от которого белки наливаются кровью, рука тянется к курку, перо - к бумаге: «Раскрутили!»