Ильясов Явдат - ЗАКЛИНАТЕЛЬ ЗМЕЙ

- Нет.

- Почему?

"И верно - почему?- подумал Омар удивленно.- Сумел бы. И сразу угробил этого стихоплета и всю его братию. Но..."

Но кровь у него, при ясном, звеняще-студеном уме, была обжигающей. Несчастный характер! Хуже не бывает.

- Для писания хвалебных од, я полагаю, нужно иметь... спокойную, холодную кровь, ум же - этакий... восторженно-пьлкий, что ли, горячий, как у вас. Я устроен по-другому.

- Чем же тогда,- поразился "эмир поэтов",- наш молодой одаренный поэт снискал благосклонность хакана? "Чем?- хотел сказать Омар, сразу увидев, к чему клонит придворный.- Я заменил хакану его охотничью породистую суку, когда та околела".

Но сказал он иное, тоже не ахти что приятное:

- Разве цветистое пустословие - единственное средство заслужить чью-то благосклонность?

- Воспеть достоинства царя - пустословие?!- Бурхани обратил ошалелый взгляд к визирю. Слышишь, великий? Но тот похмыкивал, ел - и молчал. Молчал - и слушал.

- Нет, если есть,- вздохнул Омар.

- Что?!

- Достоинства.

Абдаллах чуть не подавился куском, который перед тем сунул в рот.

- Но царь... уже по рождению... тень аллаха... и нам надлежит... так испокон веков у нас заведено...

Омар - сухо:

- И продолжайте! Я не поэт. В вашем смысле. Я всего лишь бедный математик.

Через час "эмир поэтов", весьма довольный оборотом событий, зло нашептывал бею Рысбеку:

- Пропал, несчастный! Ты пропал, уже умер. Твоя икта в Нишапуре закрылась.

- Э-э...- только и мог произнести лихой воитель, сразу обвиснув в усах и плечах.

- Гаденыш с зелеными глазами, наш новый звездочет, оказался сыном твоего кормильца.

- Э-э. Знал бы... еще тогда...

- Теперь не тронешь! У него великий покровитель. Сам великий визирь.

- Э-э. Сам Низам?- Туркмен со скорбью оглядел свое огромное брюхо.- Как же быть?- спросил он плачуще.- Опять на лошадь? Я и не залезу уже на нее. Нет, нет! Пойду к визирю. Пусть я сам для войны непригоден, зато у меня триста сабель. Откажут в икте - обижусь, уйду в Бухару.

Поэт - удовлетворенно: "Вот и ты, болтун, у меня на аркане".

- Помоги встать,- прохрипел Рысбек.- Сейчас же пойду к визирю. К султану пойду! Пусть только откажут в икте...

Султан и визирь вдвоем, без посторонних, в эту минуту как раз говорили о нем.

- Сей жирный людоед,- негодовал визирь,- до нищеты довел родителей Омара, выпил из них всю кровь! Держатель икты должен знать, что ничего, сверх законной подати, взимать с пожалования не может. И ту брать по-хорошему. Я об этом пишу в своей "Книге управления". На жизнь кормильца, его здоровье, жилье, жену и детей иктадар не имеет права! Если же он превышает власть, его следует укротить, икту отобрать, самого - наказать. Что должно послужить назидательным примером для других. Сколько средств уходит в их утробу,- средств, которые иначе поступали бы в твою казну.

- Расбек затаит обиду,- осторожно заметил султан.

- И пусть! Что у него за душой, кроме былых, весьма сомнительных, боевых заслуг?

- Я, царь, не должен о них забывать,- вздохнул Меликшах.- А триста сабель? И сто раз по триста других, таких же разжиревших, бесполезных иктадаров? Возропщут.

Визирь, подумав, усмехнулся:

- Ну, что ж. Дадим ему другую икту.

- Где, какую?

- Есть у меня на примете одно селение. Это Бойре, тут, близко, на речном берегу. Честно сказать, оно - пропащее, вовсе нищее. Камень сплошной, ни садов, ни полей. Жители режут лозу и камыш, плетут корзины, циновки. Но, какой ни есть, все же доход. Рысбек и без того дороден. Не отощает.

- Хорошо. Но я уйду. Ты сам разговаривай с ним. "Кто-то уже успел шепнуть,- догадался Низам, когда к нему, пыхтя и отдуваясь, ввалился заплывший салом иктадар.- Это Бурхани. Что делать с проклятыми болтунами? Э, разве мы не сами их развели..."

- Несчастный!- вскричал визирь, терпеливо выслушав Рысбека.- Кто, какой безмозглый ишак сказал тебе, что царь способен обидеть верного слугу? А? Царь, который своей добротой и щедростью прославлен на весь мир? Который день и ночь радеет о благе подданных? О неблагодарный! Не унизить тебя,- а возвысить пожелало их августейшее мнение. Вместо одной захудалой палаточной мастерской - пятьдесят мастерских по выделке циновок и корзин. Товар не менее, если не более, ходовой, чем драные шатры. Вот указ.- Он сунул туркмену бумагу с печатью.- Получаешь в икту целое селение.

- Э-э...- Толстяк, как стоял с разинутым ртом, так и шлепнулся, мягко, почти бесшумно, к ногам хитроумного визиря.

Оставшись один, Низам аль-Мульк долго смеялся, встряхивая головой и отирая слезы кулаком. Ему, конечно, стало б не до смеха, если б визирь мог узнать заранее, чем все это обернется для него со временем. А слезы - слезы он утирал бы, конечно...