Михаил Ахманов - Конан И Небесная Секира

Железные прутья вылетали один за другим, с глухим звоном, выбивая каменные осколки. Секира светилась и играла в сильных руках Конана; он не чувствовал сейчас ни голода, ни жажды, словно и не было двух томительных дней, проведенных в файонской темнице. Но он про них не забыл - как и про позорное свое пленение. Он собирался удрать из Файона не раньше, чем пара десятков стигийских солдат умоется кровью. И еще ему хотелось разыскать жреца, того самого жреца в черной хламиде, которого он видел на лестнице за миг до крушения. Конан полагал, что если кто и мог узнать его в этой цитатели, так непременно жрец. Впрочем, не исключалось, что он преувеличивал свою известность и славу - стигийские жрецы были жестокосердны, и любой из них, не колеблясь, велел бы бросить в каменный мешок даже незнакомого путника.

Прутья Конан вышибал обухом топора, не желая тупить лезвие. Вероятно, его опасения были напрасными: волшебное оружие вроде Раны Риорды не затупишь ничем. Но была и еще одна причина для осторожности. Дух Рорта исчез, проскользнул в огромную секиру, слился с ней, и Конан не знал, в каком именно ее части призраку угодно обитать - в топорище ли, в копейном наконечнике, в кольцах обуха либо в лунообразном полукруге лезвия. По здравому рассуждению, такой грозный и древний дух должен был находиться в самом почетном месте, то есть на режущей кромке, а значит, ее стоило приберечь для более славных дел, чем битва со старой железной решеткой.

Покончив с этим препятствием, Конан размотал набедренную повязку, единственное свое одеяние, и, свив ее плотным жгутом, привязал секиру за спину. Затем он протиснулся в окно, сделавшись богаче еще на десяток ссадин, царапин и синяков: окно было узким, а плечи киммерийца - широкими.

Снаружи царил ночной полумрак. Где-то внизу, под отвесным утесом, дико и гневно рокотала река, штурмуя гранитную твердыню; вверху, на стенах и башенной кровле, гортанными голосами перекликались часовые. Звезды горели, будто самоцветные камни в смоляных локонах Иштар; драгоценную же диадему богини, высеченную из черного обсидиана, венчала луна. Приподняв голову, Конан бросил взгляд на ее серебряный диск. Луна уже прошла зенит, знаменуя поворот ночи, и свет ее падал теперь на Файонскую твердыню с запада. Выпуклость огромной башни, наклонно уходившей к звездному небу, скрывала беглеца от бледных лунных лучей и от глаз стражи. Он начал подниматься, используя трещины в древних камнях, цепляясь за неровности кладки; перекличка стражей наверху манила Конана. Он уже представлял, как устроит знатный пир Рана Риорде: сначала прикончит охрану, потом доберется до жреца.

Легкое дуновение ветерка шевельнуло волосы киммерийца, и вместе с ветром пришел голос. Хриплый, клекочущий…

– Кровь! Теплая красная кровь!

– Рорта?

– Я-а-а… Кровь, кровь! Крр-роовь!

– Где ты?

– С тобой, киммериец. Невидимый, на твоей спине, у твоего плеча, рядом с твоим ухом… Кровь, кровь!

Конан сплюнул в темную пропасть под ногами.

– Все-таки ты - вампир, трухлявое топорище!

– Не-е-ет… Я - боец. Я убиваю для потомков Гидаллы, и смерть их врагов дает мне жизнь. Сейчас я должен утолить голод. Стигийской кровью!

– Будет тебе кровь. Только у стигийцев она похожа на шакалью мочу - такая же едкая, жидкая и вонючая. Я бы побрезговал. Клянусь Кромом!

– Кровь мести пьянит, потомок Гидаллы, и вкус ее сладок. Помни только: мне годится лишь та кровь, что взята в бою.

– Я не режу беззащитных, - буркнул Конан. Он задрал голову вверх: до зубцов башенного парапета оставалось три длины копья. Он уже видел панцири солдат, блестевшие в лунном свете, и черные перья, что развевались над бронзовыми шлемами. Черные перья… Скоро они станут багровыми!

Хриплый голос Рорты бубнил за спиной, требовал, торопил. Конан ухмыльнулся.

– Спешишь поужинать, приятель? Тогда прикуси язык, если не хочешь, чтоб тебя услышали.

– Меня не услышат. Меня можешь слышать только ты. Кровь, кровь! Крр-роовь!

До верха башни осталось две длины копья, и Конан удвоил осторожность. Он карабкался по камням словно барс, запуская скрюченные пальцы-когти в щели меж гранитных плит; его стальной клык висел за спиной - нетерпеливый, жадный, жаждущий. Похоже, близость схватки лишала Рана Риорду разума - если у него было нечто похожее на разум.

Одна длина копья. Судя по голосам, наверху сторожили четверо. Разгоняя сон, они то вступали в перебранку, то вызванивали рукоятями мечей по панцирям нехитрую мелодию походного марша, то принимались хвастаться - кто сколько срубил шемитских голов да завалил шемитских девок. Конана это злило: Белит тоже родилась в Шеме и до того, как сделаться владычицей Черного Берега, побывала в лапах стигийцев. Вдруг солдаты смолкли, и через несколько мгновений он уловил звук откупориваемой фляги и потом - призывное бульканье. Вино! В горле у киммерийца сразу пересохло, перед глазами полыхнул яростный огонь; змеей проскользнув между зубцами парапета, он распустил узел на груди и поднялся, сжимая секиру в руках.