Михаил Ахманов - Сердце Аримана

Наступило молчание, и в груди Конана что-то тревожно сжалось. Он оглянулся на жену и сына; Зенобия была спокойной, а юный принц с восторгом озирал шеренги всадников, стрелков и пехотинцев. Он был еще слишком молод, чтобы понимать значение символов; он не знал еще, что храбрость и воодушевление сильней стальных клинков, копий и стрел.

Пальцы Конана с силой стиснули узду вороного жеребца, лицо окаменело. Просперо повторил:

– Кто из вас, владыки, явит нам сокровище, Сердце Аримана, что хранит и ведет к победам великую Аквилонию?

И тогда над равниной и замершим войском прозвучал негромкий и чистый голос Зенобии:

– Король! Король, ваш владыка, явит камень!

Медленно и торжественно она повернулась к принцу, оглядела его гибкую ладную фигурку, сверкающую золотом, серебром и алыми рубиновыми огнями, а потом произнесла:

– Сын мой, дай свой щит королю. Он слишком тяжел для тебя и слишком дорог, чтоб его изрубили офирские клинки. Наступит время, ты вырастешь и обретешь силу мужа; тогда этот щит будет твоим. И щит, и то, что сокрыто в нем.

Принц, скорчив удивленную гримаску, отцепил от седла тяжелый сверкающий обод, приподнял его обеими руками и протянулся отцу. Зенобия, улыбаясь, следила за ними; ее глаза сияли, как два черных алмаза.

– Он под рогом, мой муж и повелитель. Под рогом, что в середине щита. Возьми его!

Сильные руки Конана вмиг сорвали стальное острие, широкое в основании и походившее на миниатюрный шлем с заточенным граненым шпилем. Под ним было отверстие величиной с ладонь - тайник, в котором сияло нечто багряное, яркое, переливавшееся в солнечном свете тысячью полированных граней, метавшее алые сполохи, пылавшее яростным пламенем негасимого звезного огня.

Конан в ошеломлении держал щит перед собой как большое блюдо, а на нем, между двух золотых аквилонских львов, огромной каплей крови багровело Сердце бога, магическая искра, озаряющая тьму, в коей равно были заключены спасение и проклятие; великий талисман, пришедший издалека, из неведомых пространств и древних времен. На мгновение королю почудилось, что в мерцающей его глубине всплывают образы тех, кто пытался похитить или защитить сокровище: хищная физиономия Каборры, глуповатая - Лайоналя, надменная - Мантия Кроата, невозмутимая - Минь Сао; маячили там и одутловатое насмешливое лицо шемита Сирама, и строгие глаза Хадрата, жреца Асуры, и бледные щеки ювелира Фарнана, и смуглый лик Паллантида, и жуткое виденье твари из подземелья под тарантийским святилищем. Всех, всех показал ему магический камень, а последним, затмевая череду иных обличий, всплыло лицо королевы, и Конан будто бы вновь услышал ее слова: "Ты замыслил великое, муж мой, так будь же осторожен! И знай, что враги наши многочисленны и коварны, и они не дремлют! Им не сломить нас силой; значит, жди какой-то хитрости. Любой! Чародейства, измены, кражи!"

Но королева защитила талисман. Защитила от всего - от злого чародейства, от измены, от кражи! Спрятала так, как может сделать лишь мудрая женщина, чей разум опережает и коварство мага, и ловкость вора, и грубую силу грабителя, и мощь демонической твари.

Он поднял взгляд на Зенобию, будто вопрошая - что ж ты мне не сказала, красавица моя? Почему заставила тревожиться? Почему не объяснила прямо, но лишь намекнула на добрые свои предчувствия? Почему? Почему?..

Но Зенобия лишь молчаливо улыбалась в ответ, и магия алых ее губ и сияющего торжеством взгляда пробудила в памяти Конана другие слова, сказанные шемитом Сирамом, хитроумнейшим из хитроумных. Что он толковал о тайнах и секретах? Что тайна, о которой знают четверо, трое или хотя бы двое, не тайна; тайна лишь то, о чем знал ты один, да забыл! Вот и Зенобия забыла; забыла до этого мига, чтобы вручить ему тайну как драгоценный дар, достойный короля. Был, правда, человек, разгадавший ее секреты и хитрости, но и он промолчал, схоронив тайну в своей необъятной утробе как лакомое блюдо. И это доказывало, что среди мужчин тоже встречаются мудрецы.

Конан поднял щит, коснулся талисмана, и в глубине его вспыхнул багровый огонь. Сияющий шар, источник космической мощи, похожий на огромный драгоценный рубин, запульсировал и замерцал ослепительным светом; живое пламя билось в нем, вздымалось над тысячами граней словно струя алого неиссякающего гейзера, соперничая яркостью с утренним солнцем. Кровавый луч потянулся к югу, пал на офирский рубеж, пронизал незримую границу, пролетел над Офиром, над Кофом, над Шемом, пронесся алой молнией над водами Стикса и, магическим предвестнико грядущего, пал на Стигию.