N/K - Магия возможных действий

«Мы еще плохо знаем всю эту механику, - подумала девушка. - Право, и для общего развития энергетики планеты было б куда лучше, если б мы пока не слишком-то сильно вмешивались в естественные процессы». Несколько мгновений ей казалось, будто она нырнула в кровеносную систему мира и всем своим существом ощущает пульсацию его сердца. Казалось, вокруг столько энергии, сколько нужно для создания целой новой вселенной. Здесь невозможно было выжить обычному, даже подготовленному человеческому существу, однако чародейка продолжала видеть, слышать, обонять и осязать, и даже вкус ветра, казалось, разбирала.

Системы искусственно упорядоченных областей магической напряженности напоминали остановленный баррикадой сель. Кайндел дотянулась, убрала несколько камушков из основания искусственно созданной чародеями баррикады, и та перестала существовать…

Она пришла в себя в тот же самый миг, как потеряла сознание, и только после «пробуждения» осознала, что ее способность чувствовать на какое-то время дала сбой. Алан терпеливо теребил ее, шлепал по щекам, пальцами оттягивал веки, мял подушечки пальцев рук и приговаривал:

- Не уплывай… Слышишь? Не уплывай. Э-эй, Аэда!

Она попыталась сконцентрировать на нем взгляд и почувствовала, что глаза неудержимо закатываются.

- Э-эй! Куда?! Стой! Не уплывай! Держись! Ты слышишь меня?… Открой глаза, сейчас же!

Он оттянул ей веки, и смотреть пришлось. В глубине души девушка понимала, что если сейчас потеряет сознание или уснет - все равно - то в этот мир уже не вернется, а если и вернется, то не в этой жизни. Правда, ей все это было безразлично, по-настоящему хотелось только одного - чтоб от нее наконец отвязались. Вместе с тем она испытывала смутное ощущение смертельной опасности, которая угрожает ей, если ее сейчас оставят в покое, что являло саму суть противоречивости человеческой натуры. Все это затрудняло чародейке понимание того, что происходит, почему происходит, зачем происходит и как вести себя дальше.

Ей захотелось, чтоб ои взял ее под мышки и поволок куда-нибудь - тогда ничто не помешает ей с облегчением отключиться. Но Алан словно догадывался о ее хитрости и продолжал теребить, причем изобретательно. Он словно чувствовал, когда очередной раздражитель перестает действовать, когда неприятные ощущения сглаживаются, и менял тактику - то принимался хлопать ее по ушам, то за волосы дергал, а потом отколол откуда-то английскую булавку и начал покалывать кончики ее пальцев.

Все это доходило до девушки с задержкой, но все-таки доходило. Просто терпеть не помогало, тогда она стала пытаться отодвигать руки, отворачиваться, а потом простонала на выдохе:

- Отста-ань!

- Ага, оживаешь! - обрадовался он. - Давай-давай… Алло! Смотри на меня! Уже можешь? Смотри!

- Меня от твоей рожи скоро начнет тошнить…

- Пусть тошнит. Это будет означать, что ты уже совсем оклемалась. Слышишь? Хорошо… Давай, вставай. Понимаю, что трудно. Вставай! Вертикально умирать труднее. Понимаю, что идти не можешь. И не надо. Главное держись на ногах, а остальное я сделаю сам. Ну давай, давай…

- Аспид…

- Ругайся, ругайся. Еще какие ругательства знаешь? Давай, ругайся!

- Садист…

- Не то слово. Подлинный садист. Давай, иди! Я тебя все равно заставлю, даже если придется пинками гнать. Ну!…

Конечно, идти она не могла, лишь безжизненно висела на его плече и пыталась двигать ногами. По большей части безуспешно. Боли Кайндел не ощущала, поэтому ей было все равно, что ступни, а иногда и колени проволакиваются по камням. Правда, шевелиться все равно приходилось, а в этой ситуации умирать и даже падать в обморок затруднительно. Когда Алан сволок ее со скалы, она уже настолько пришла в себя, что он рискнул оставить ее одну, чтоб отбежать к костерку.

На костре Лети что-то сосредоточенно готовила в небольшом котелке. Большой деревянной ложкой Пепел немного отчерпал оттуда в круглую керамическую пиалу и подбежал к лежащей неподалеку девушке. Поднес к ее губам.

- Глотнешь?

Курсантка обожгла губы и немного пришла в себя.

Первое, что она поняла - уже поздний вечер или даже ночь, это не в глазах темно, это небо поблекло, лес превратился в могучий монолит всех оттенков черного, серого и темно-темно-кобальтового, белесыми полосами подернулась вода у берегов. Костер был единственной яркой искрой, но и его придавило величавое спокойствие ночи. Он скорее был намеком на свет, нежели настоящим источником света.