Степан Злобин - Пропавшие без вести 3

Но здесь даже сами слова «торжественное собрание» волновали своей необычностью. Баграмов ощущал, что и ему передалась какая-то частица внутреннего молодого сияния, принесенного Иваном.

«Товарищи красноармейцы, командиры, политработники! Сегодня 25 лет Красной Армии! Поздравляем вас! Красная Армия побеждает фашистов. Поздравляем вас! Желаем вам всем вернуться скорее в ее ряды! Да здравствует Красная Армия!»

— Хорошо? — спросил Иван.

— Ты придумал?

— Вместе с ребятами. Будет висеть во всех секциях, и по рабочему лагерю, и в лазарете, и в деревянных бараках — повсюду.

— Хорошо, Иван, — сказал Баграмов и только тут рассмотрел, что листовка была не написана, а отпечатана.— Где же ты шрифт взял, печатник Ваня?

— Из картона вырезал, наклеил, в чернила чуть-чуть глицерина, а валик — бутылка. Много не напечатать, а этих маленьких сняли сто штук, чтобы всюду хватило.

«Да, и в других лагерях, вероятно — по всей Германии, такие вот Иваны поднимают свои голоса, чтобы как можно теснее сблизить советских людей! — думал в ту ночь Баграмов. — Конечно, нужны и листовки и книжечки, но это еще не действие, а преддверие действия. Чтобы возникла возможность действия, все-таки нужно слагать настоящую организацию... Может быть, там, в рабочих бараках, найдутся люди, которые тоже об этом думали. Люди, которые затевают торжественное собрание, не могут не продумывать этого...»

В утро дня Красной Армии листовка, передаваемая из рук в руки по всем баракам, взволновала всех.

— С праздником, Емельян Иваныч! Вы не зайдете сегодня к нам, в барак санитаров? У нас кое-что намечается вечером, — обратился Кострикин.

— Я обещал быть в другом месте, — сказал Баграмов.

— Емельян Иваныч, есть одно предложение на вечер. Вы со мной не пройдетесь? — спросил аптекарь.

— Нет, Юра, я занят.

— Жалко. В бараке сапожников собираются провести концерт, — сказал Юрка.

«Все, все шевелятся! — подумалось Емельяну. — От страшного шока пленения начали оправляться... Ведь здесь не легче живется, чем в Белоруссии, в прошлом году! А все оживают! Вот что значит весть о победе!»

Чтобы пробраться в рабочий лагерь, Баграмову с Иваном нужно было подкараулить момент, когда прожекторный луч скользнет с «лагерштрассе» — с магистрали, разделяющей блоки, — оставив ее в темноте. Они ждали этого мига, притаившись у барака комендатуру. Вдруг по какой-то команде погасли огни разом на всех вышках. Полная темнота охватила лагерь.

— Скорей! — шепнул Балашов.

Они бесшумно пересекли магистраль и, вбежав по заранее намеченному маршруту в другой блок, тотчас прижались к первому же бараку, ожидая, что снова вспыхнут прожекторы. Но темнота не рассеялась.

— Что это значит? — шепнул Баграмов.

— Значит, погода благоприятствует, Емельян Иваныч. Пошли! — позвал Балашов.

Они взялись за руки, и Иван торопливо повел Баграмова по невидимой в наступившем мраке, но уже известной ему тропинке, к дыре в проволочной ограде, которая разделяла блоки.

Когда они пересекали второй блок, за внешней оградой лагеря раздались голоса патруля, повизгивание овчарок.

— Не готовят ли они налет на собрание? — шепотом высказал опасение Баграмов.

— А зачем для этого свет гасить? Может, просто на электрической станции что-нибудь, — возразил Балашов.

— И полиции нет на постах возле блоков, — заметил Баграмов.

Голоса солдат удалились, но темнота по-прежнему окутывала весь лагерь. Даже в стороне гауптлагеря, где жили немцы, не было видно ни искры.

Не найдя дыры между блоками, на этот раз они просто подлезли на животах под проволоку по снегу и наконец добрались до назначенной секции.

Балашов постучался, шепнул пароль в темноту, которая дохнула на них спертым, душным воздухом от множества тесно набившихся людей.

Темно было только в тамбуре. Само помещение секции в разных местах освещалось карбидными лампами. Перед двумя сотнями слушателей уже говорил оратор. Вопреки ожиданию Баграмова, это был не Кумов, а какой-то новый для него человек, с невзрачной седоватой бородкой, одетый в потертый рабочий ватник. Единственное, что в его лице привлекало внимание, — это горячие, молодые глаза.

Доклад подходил, должно быть, к концу. Явно привычный к устным беседам, оратор рассказывал о значении Красной Армии как борца против порабощения одних народов другими, за дружбу и равенство всех.

Лицо докладчика было освещено лампами, лица же слушателей, которые расположились возле стола на скамьях, стояли в проходах и свесились с верхних ярусов нар, постепенно терялись в сумраке, и от этого их казалось еще больше.