Степан Злобин - Пропавшие без вести 4

Яна Карловна сказала:

— Она была хорошей, взбалмошной, советской девчонкой, немножко грубьян, но с добрым, горячим сердцем. Мы все ее любим и будем всегда любить его память...

И эта маленькая неточность в языке даже придала словам Яны Карловны какую-то особенную теплоту и ласковость.

Машу завернули в солдатскую шинель вместо гроба и бережно опустили на дно могилы. Сверху бросили несколько веток, покрытых золотистыми и красными осенними листьями. Плакали тихо, без всхлипов и без рыданий.

Возвращаясь, женщины говорили о загадочной странности Машиной смерти. И только назавтра, когда из стирального барабана в чуть подкрашенной фиолетовой краской мыльной воде стали среди белья попадаться клочки размокшей бумаги, когда там оказались компасы, — подруги поняли, почему Машута осталась в прачечной и почему умерла...

— Значит, она и не знала, что Ваню ее увезли в гестапо! — вздохнула маленькая Наташа.

— Так и лючше, — скупо отозвалась Яна Карловна.

Фронтовые сводки обсуждались командирами.

В августе вышла из войны Румыния, в начале сентября — Финляндия, а затем Болгария. В Польше Красная Армия стала по Висле; она вошла в Прибалтику, перешла через Неман и пробивалась к Восточной Пруссии.

Что можно было предположить о дальнейшем ее наступлении? Будет ли новый удар нанесен в сторону Кракова, Кенигсберга, Вены или Варшавы? Кто-то высказывал мысль, что к Новому году должен быть взят Берлин. Но больше всего в этом прогнозе было собственного нетерпения...

Более трезвые голоса раздавались за то, что к Новому году будет форсирован Одер, а к 23 февраля Красная Армия вступит в Берлин...

Может быть, все это было ошибкой, основанной на подъеме духа и оптимизме, но, во всяком случае, разработку оперативного плана восстания было необходимо закончить не позже Октябрьских праздников...

Однако проверкой в тревожные часы июльского путча было доказано, что лагерная военная организация к восстанию не готова.

После ареста Кумова всю штабную работу естественно было возглавить Баркову, как его заместителю.

Муравьев требовал от него наконец настоящей разведки. Но разведчики по-прежнему не возвращались в лагерь.

Чтобы вынудить немцев вернуть разведчиков в лагерь, было найдено последнее средство: направить в разведку действительно туберкулезных больных.

Муравьев подумал о давнем друге, бывшем шахтере, разведчике Пимене. Муравьев давно уже не встречал его и подумал, что, может быть, он в последнее время ослаб от болезни, можно ли нагрузить на него такую задачу.

Но оказалось, что Трудников бойко шагает по блоку, прогуливаясь с Сеней Бровкиным.

«Нет, ничего, наш шахтер молодцом!» — радостно подумал о нем Муравьев.

— Семеныч, здорово! — бодро приветствовал Трудников.— Смотри-ка, старшой из генезенде-команды к нам в блок угодил! Захворал. Я ему говорю: «Нос не вешай», а он раскис, испугался каверны... Да у меня их четыре, видал? Не боюсь!

— Да черт его знает... — смущенно сказал Цыганок. — Стали у нас отбирать из команды людей на отправку, меня тоже к докторше на рентген. Она говорит: «Больной...» Я думал сперва, что для укрытия в лазарете, а она мне со всякой заботой, всерьез... Выходит, что в самом деле чахотка!

— Да, уж чахотки в плену сколько хочешь! — грустно сказал Трудников. — Вот и я, видишь, болен. Что делать! Домой попадем — полечат!

— А я, Пимен Левоныч, боюсь! — угрюмо ответил Бровкин. — Боюсь не дожить до победы!

— Да что ты слюни-то распускаешь, Сенька! — строго прервал Муравьев. — Вон сколько больных! Что же ты думаешь, все перемрут? Чудак!

— Не знаю, как все... А я спать не могу. Думать забыл обо всем. Только и есть в башке одно слово: «чахотка, чахотка, чахотка»... Вот так и гвоздит, и гвоздит...

— У меня к тебе, Левоныч, дело, — круто повернул Муравьев, видя, что надо переменить разговор.

Бровкин взглянул вопросительно на обоих и, без слов поняв, что им надо остаться наедине, отошел.

Муравьев поделился с Трудниковым соображениями о разведке.

— Пошлите меня, дорогие! — встрепенулся бывший разведчик. — А со мной — пацана Еремку и еще Цыганка. Пусть почует, что он не отброс, а живой человек. На такое дело пойдет — оживет! Ведь, главное, что убивает? Что ты никому ни на что не нужен!

— Погоди, не спеши, Левоныч, — охладил его пыл Муравьев. — Не всякий больной может вынесть разведку. Что скажут врачи!..

— А что врачи! Ведь может пуля срезать здорового! Ты, кажется, хочешь с гарантией! Сроду я не ходил в такую разведку, чтобы без риска...